журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

бы ни предложила ей сцена или жизнь. Все-таки она профессиональная актриса, это уж без сомнения. А профессиональная — значит, мгновенно включается в игру и уж, конечно, не теряется даже под огнем сотен глаз, не то что под взглядом одной проводницы Марьи Антоновны да пяти-шести теток.

Итак, Галка выдержала почти радостное дружелюбие темных быстрых глаз Васильича, подняла голову и посмотрела на стоящую перед нею проводницу — Марья Антоновна расплылась в улыбке, и Галка, согласно предлагаемым обстоятельствам, счастливо улыбнулась ей в ответ.

— Как же это, Васильич, радость-то! Поздравляю тебя, Васильич!.. И вас тоже... — Марья Антоновна еще погрела Галку своей нескрываемой радостью. — Звать-величать вас как?

— Галина, — сказала Галка.

— Талина, — тоже сказал Васильич и стал благодарить Марью Антоновну за поздравление.

— Ой, что ж это я! — воскликнула проводница. — Это ж и наши все ничего не знают! Васильич, ведь не знают наши?

— Не знают, — сказал Васильич. — Откуда ж им знать? Мы только что...

— Так надо ж связаться... надо ж сообщить... Я счас бригадиру скажу, а он...

— Да что вы, Марья Антоновна, — возразил Васильич и смешливо посмотрел на Галку.

— Ну. как же, Васильич! Как же! Наши обрадуются! Побегу к бригадиру... — Она еще раз окатила их своим счастливым взглядом и быстро пошла вперед.

— Теперь держись! — сказал смущенно Васильич. — Сейчас начнется...

Галка огляделась. Тетки у окна смотрели на них, кивали им, вслух, но не очень громко, а как-то вроде поспешно обсуждали эту необычную для обычного утра ситуацию. Галка улыбнулась теткам, расправила плечи... Нет, вся расправилась — всем своим измочаленным и несчастным в эту ночь телом!

— Цветов бы надо... полагается... — отозвалась сквозь общий абсурд ситуации одна тетка с пустой ягодной корзиной у ног. — Без цветов как же?..

— Клавка, кажись, не все распродала, везет домой обратно, в погреб...

— А че это она — с товаром домой?

— Внука не с кем оставить. Сноха уже на работу пошла.

— И че — взад-вперед возит товар?

— Ну, когда не успеет... не бросать же... Седне видела — не продала...

— Подешевше бы уступила, чем туда-сюда... — встряла еще одна тетка.

— Клавка в пятый села, пойду скажу новости... Присмотрите тут...

Клавка явилась незамедлительно. Это была роскошная глазастая баба, черноволосая, смуглая, в лапастом кримпленовом платье давно отшумевшей моды, тесном и жарком. Клавка поставила ведро с нераспроданными цветами, вытерла платком потное лицо, сказала весело:

— Ну, Николай Васильич, вот и Клавка сгодилась для доброго дела — не все нам с тобой свары разводить.,. Выбирай, Васильич, цветы для своей королевы...

Бледная, неспавшая Галка меньше всего походила на королеву, особенно на фоне глазастой Клавки, и это Васильич, конечно, видел сам, но не возразил против „королевы", а насчет цветов сказал:

— Да у меня и денег таких нет, чтобы ваши цветы купить, тетя Клава...

— Обижаешь, Васильич, — сказала утершаяся наконец Клавка. — Я старое не помню. Я от всей души...

Она наклонилась над ведром, высоко подняв зад, обтянутый тесным кримпленом, порылась среди поздних бело-розовых пионов, ярких барбатусов и маков, вытащила одну за другой семь огромных ромашек — какой-то прямо невиданной величины, сложила их в букет, повертела в руке, оглядывая или оценивая, подравняла со всех сторон, сказала:

— Самэ то, для такого случая... — и протянула Галке. — Галиной звать? Как мою сноху... Ну, поздравляю... от всего сердца...

Галка взяла цветы и спокойно, как само собой разумеющееся — она была, видно, уже полностью в роли! — сказала:

— Спасибо большое.

Она могла бы сказать и более изысканно, например: „Благодарю вас“, но это было бы фальшиво, не к моменту, поэтому она сказала: „Спасибо большое", вспомнила главрежа и подумала: „Ему бы понравилось все это. Пожалуй, он бы меня похвалил сейчас..."

— Ниче, ниче, — сказала одобрительно и Клавка. — Наш Николай Васильевич — положительный мужик. Что надо. Жалеть не станете...

Галка засмеялась, посмотрела на Васильича и прикрылась ромашками — ей самой начала нравиться вся эта история: то ли она совсем уж вошла во вкус своей неожиданной роли, то ли ее заворожила открытость, доверчивость всех этих людей, дружелюбие, с которым они встретили новость, даже не усомнившись в ее правдоподобии, даже не обратив внимания на ранний для такой новости час, на рабочую одежду Васильича, на утомленный вид „королевы".

Клавка подняла с полу ведро и ретировалась к теткам у противоположного окна. Они нарочито громко заговорили на свои базарные темы, делая вид, что совсем забыли о Галке и Васильиче, только нет-нет, да и поглядывали с любопытством в сторону „молодых", Галка про себя отметила их деликатность.

Тут-то она и решила выяснить отношения с Васильичем — надо же узнать, к чему все это? Она повернулась к соседу, не меняя дружелюбного оживления на своем лице — больше для теток, чтобы не волновать их, если вздумают любопытствовать и дальше, тихонько спросила:

— Что это вы затеяли?

— Ниче, ниче, — засмеялся Васильич, ей, а не теткам, — вам же сказали: я мужик положительный, не пожалеете...

— Ну, разве что так, — сказала Галка, и они замолчали надолго.

Потом Васильич заговорил сам, сказал — тоже тихонько, не для посторонних ушей:

— Я и говорю: мы ехали с вами вчера вечером... Вместе... в одном вагоне... Я тут сидел... недалеко от вас...

— И что... что вы подумали обо мне?..

— Подумал: утром все может быть... тут дело такое... вдруг помощь понадобится...

Галка, как и час назад, уставилась на него: все-таки она не понимала этого человека. Да и впервые она слышала такую вещь в свой адрес: впервые ей говорили подобное. Возможно, Галке никогда еще не требовалась ни от кого помощь? Никто ни разу не сообразил ей ее предложить... Ни в чем...

— Я после смены... решил подождать вас после смены... пропустил одну электричку и ждал. Был уверен... уверен был... вы придете — вот такая...

Обида опять всколыхнулась, заставила Галку покраснеть. Обида, оскорбление нелюбовью Космачева, бессонная ночь... и совершенно непостижимое поведение несостоявшегося любовника, разбитость, безнадежность, тупость — все снова поднялось в ней, смешалось — темная, непонятная, давящая смесь наполнила ее, забила горло, не давая вздохнуть, — и вдруг через мгновенье куда-то все ушло, исчезло, и она ощутила почти легкость, почти ясность головы.

Галка любила такое состояние