журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

Их „хорошо" вместе было постоянным, или почти постоянным. Обычно они встречались в театре — каждый раз после недолгой разлуки, которая все равно томила Галку! Он заходил в театр запросто, через служебный вход, будучи здесь своим человеком! И в общежитии его не задерживали на вахте. Потом они гуляли по городу, ужинали где-нибудь в ресторане или кафе — ужинали скромно, без излишеств: Галка, испытывая вечное безденежье, не любила толкать на траты и других.

Чаще всего они ужинали в ресторане гостиницы, где Космачев останавливался, перестав ночевать у Зотова. В этом ресторане позже, чем в других, начинал греметь оркестр, и значит, они могли дольше говорить и слышать друг друга. Но иногда им тоже хотелось музыки — самой дурацкой, неистовой — всего этого грохота и дешевых слов:

Не сыпь мне соль на рану,

Не говори навзрыд,

Не сыпь мне соль на рану —

Она еще болит...

Под такую музыку они танцевали — когда им этого хотелось. Галке и нравилось, что Космачев пляшет по-современному, — пожилой, бородатый интеллигент с седыми кудрями на висках не уступал в своем безумии молоденьким патлатым парням; но и жаль было, что они не танцевали с ним по-старинному, прижавшись друг к другу, летя по залу в едином прекрасном порыве...

Впрочем, в этих современных плясках была своя пьянящая, дразнящая близость: в те мгновенья, когда в тесной толпе танцующих они сближались, сталкивались, касались друг друга и уже не могли оторваться, он прижимал ее к себе и целовал, пользуясь полутьмой и толчеей вокруг, а она, боясь совершить что-то непозволительно лишнее, только гладила его затылок и припадала к плечу — растворяясь в своем любимом и преодолевая себя...

Но последнее время их „хорошо вместе" стало немножко разрушаться — в те минуты, когда она заходила к нему в номер.

Галка уже давно желала Космачева, в номере это желание разрасталось, вспыхивая, становилось особенно мучительным. Но как ни был Космачев нежен, а порой даже яростен в поцелуях и объятиях, ее желание не осуществлялось.

Она не знала, почему так случалось, не улавливала каких-то переломов, нюансов в его поведении, вся охваченная страстью до полузабытья. Но когда он шел провожать ее, измученную и опустошенную, на людях ей становилось легче; она тут же прощала ему и себе эту муку и пустоту, с прежней нежностью держась за его локоть. И их „хорошо вместе" восстанавливалось.

Последний предгастрольный спектакль в театре решили отметить небольшим сабантуем — прямо в театральном буфете, хоть это было и не совсем по правилам еще не искорененного „трезвого" времени. Видно, мысль о прощальном ужине подал народу Зотов — у него иногда возникали популистские идеи и, как правило, осуществлялись. И на этот раз его поддержали, упросили буфетчицу задержаться, сварить кофе и соорудить кое-что покрепче. Когда участники спектакля после прощальных аплодисментов поднялись в буфет, там оказалось все в лучшем виде: коньячок и водочка, бутербродики и гудящая кофеварка, расточавшая в мир желанный запах и неизвестно какие обещания. Кофе всегда что-то обещает...

Кончался июнь, за окнами висели сиреневые сумерки, подкрашенные городскими огнями. Расходиться не хотелось. Галка тоже была довольна этим мероприятием: Зотов затащил сюда Космачева, и у них был самый шумный столик. Космачев щедро раздавал комплименты, даже главреж подался чокнуться с ним и обменяться любезностями. Это потом, наутро, и через день, а особенно после выхода в свет рецензий, у актеров возникает взаимная зависть, неистребимая злоба, почти ненависть — дележ славы и неудач. А сразу после спектакля они все — родные люди, обожают друг друга, радуются каждой похвале, к кому бы она ни относилась!

Галка старалась не думать о завтрашнем дне, о том, что нужно собирать чемодан, расставаться с Космачевым. Два месяца — гастроли, потом — отпуск, а у Космачева к тому времени начнутся лекции в институте, и когда он еще отчитает все свои часы и сможет вырваться в гости! Космачев же ни о чем таком, конечно, не думал, он был в ударе, любил всех, и все любили его.

И вдруг, в разгар этого прекрасного вечера, он шепнул Галке:

— Попробуем сбежать?..

Ей было и жаль, и радостно уходить. Они сделали это незаметно, и сначала улизнула она: забежала к себе в уборную, заглянула в сумочку — косметичка с собой, пакетик с бельишком на месте (трусики, салфетки, полотенце — за это она считала себя прирожденной шлюхой, чем немножко гордилась, но все-таки и побаивалась за себя!). Все при ней — значит, утром она будет в полном порядке.

Она не сомневалась, что Космачев поведет ее в номер и задержит сегодня до утра. И договорится с дежурной... А может, уже договорился...

Они вышли. Космачев тут же остановил такси.

— Через пятнадцать минут поезд, — сказал он уже в машине. — Нет, мы не в гостиницу. Ко мне домой.

В электричке они обнимались — как будто вырвались на свободу. Но почему? Кто мешал им раньше? Наверное, они вырвались на свободу от самих себя, из плена кулис и зала, из плена комнаты на углу двух главных улиц города, да и самого города тоже. В электричке их совсем никто не знал из малочисленных пассажиров и они никого не знали — это тоже рождало ощущение свободы, полной независимости. Сам тусклый вагон, грохочущий, вздрагивающий от собственного грохота, делал их такими раскованными.

Космачев, между поцелуями, шептал, задыхаясь, что давно собирался выкрасть ее, чтобы узнать ближе, быть ближе — ведь он хочет написать о ней, не только о ее делах, о театре, но и о душе, о человеческой, женской сущности. Это все нераздельно, шептал он: ее человеческая и женская сущность, ее очарование и неповторимость...

Галке льстили его речи, эти похвалы, хотя она не сильно и врубалась в их смысл, признаваясь себе в эти пылающие минуты, что больше радуется его прорвавшейся решимости, объятиям на виду полупустой, притемненной электрички, его губам у самого уха, не столько говорящим, сколько касающимся.

Она, как это бывает в молодые годы, считала себя обделенной мужской близостью, и еще до появления Космачева угнеталась этим фактом, не находя ему нужного объяснения. Нельзя ведь сказать, что она была малопривлекательной, да и любят мужчины не только дивных красавиц! Может, ее ночное постельное одиночество — это плачевный результат актерского умения естественно держаться при любых обстоятельствах? Она так натурально и дружелюбно пресекала поначалу