Экспансия на позавчера - Алексей Небоходов

вечно переливался странный, чуждый земным законам свет. Это был уже не тот мир, в котором он родился, но в котором он обрёл себя. И теперь к нему посылали единственного человека, который когда-то мог назвать его сыном.

– Это не переговоры, – добавил Керн. – Это попытка надавить на тебя иначе, раз уж их корабли оказались бесполезны.

– Они отправляют его, потому что у них больше не осталось вариантов, – произнёс Иван тихо, но твёрдо. Он понял это сразу. Земляне больше не могли грозить оружием, не могли требовать. Теперь они могли только просить.

– Ты собираешься с ним встречаться? – спросил Керн, пристально наблюдая за ним.

Иван долго не отвечал. Он медленно провёл ладонью по гладкой, тёплой поверхности стены, ощущая, как мир реагирует на него. Он чувствовал его, чувствовал, что стал его частью так же, как и он стал частью него.

– Да, – наконец сказал он.

Керн внимательно всматривался в его лицо, словно искал что-то.

– Ты понимаешь, что он может не быть тем, кого ты помнишь? – спросил он.

Иван усмехнулся.

– Скорее я не тот, кого он помнит.

Керн кивнул. Ответ был достаточно честным, и он больше не стал задавать вопросов.

Иван стоял на высокой террасе Летари, среди каменных арок, покрытых тонкими прожилками живой материи, наблюдая за тем, как крошечная капсула медленно снижается. В этом было что-то символичное – она выглядела так, словно не просто спускалась на поверхность, а проваливалась в чуждый ей мир, в котором ей не было места.

Рядом с ним – Лиана. Её напряжённое тело выдавало эмоции, которых она не позволяла себе озвучивать. В её взгляде сквозило ожидание – но не надежды, а готовности к тому, что может произойти. Она видела, как он смотрит на капсулу, как его пальцы едва заметно сжимаются, а затем вновь расслабляются, но не произнесла ни слова.

Позади них, в тени колонн, стояли несколько выживших колонистов – те, кто пережил вторжение, кто видел, как рушились их миры и восставали заново, подчиняясь иной воле. Они молчали, не вмешиваясь, но каждый из них чувствовал, что это мгновение важно, что именно оно решит, какой будет следующая страница их истории.

Капсула коснулась земли с глухим, почти неестественно тихим звуком. Пыль, ещё несколько мгновений назад лежавшая плотным слоем на камнях, рассыпалась в воздухе, но тут же осела обратно, как будто сама планета не позволяла ничему нарушать её новый порядок. Металл на мгновение остался неподвижен, затем по его поверхности пробежала едва заметная рябь – давление, реакция на окружающую среду, а может быть, самопроизвольное изменение структуры материи.

Раздался сухой щелчок. Затем ещё один. Мягкий, почти шелестящий звук разгерметизации заполнил пространство, пронзая царившую тишину. Тонкая полоса света появилась в стыке шлюза, затем расширилась, превращаясь в узкий проём.

Лиана чуть прищурилась, не сводя взгляда с капсулы. Её губы едва заметно дрогнули, прежде чем она заговорила.

– Ты уверен, что хочешь его слушать?

Голос её был тихим, но в нём звучало напряжение. Она не задавала вопроса ради ответа – ей был нужен не его голос, а его решение.

Иван, не отрывая взгляда от капсулы, спокойно произнёс:

– Я не могу не выслушать его.

Ветер, прежде едва ощутимый, вдруг прошелестел сквозь руины, заставляя воздух закружиться в зыбком мареве, будто сама планета на мгновение вздохнула глубже.

Шлюз капсулы с шипением открылся, выпуская наружу облачко белёсого пара, похожего на призрачную дымку, которая на мгновение скрыла происходящее. Воздух вокруг дрогнул, отразив изменение, будто сама планета, её новая, живая материя с любопытством отреагировала на появление чужака. Пламя мягкого, неестественного света, которое струилось над землёй, на мгновение замерло, словно оценивая того, кто ступит на эту землю. Мир, созданный не природой, не искусством, а разумом, жил по иным законам. Он не отвергал, но и не принимал – он смотрел.

Виктор Артемьев вышел из капсулы медленно, не спеша, будто проверяя, насколько реальна эта земля, и насколько её поверхность готова выдержать его вес. Он стоял в проёме, слабо освещённый мягким внутренним светом корабля, который в этом новом мире казался бледным, ненастоящим. Границы тьмы и света сместились, сделав его силуэт частью пейзажа. Он на секунду прищурился, прикрыв глаза ладонью, а затем, когда зрачки привыкли к новому освещению, поднял взгляд.

Это было не то солнце, что он знал. Оно не светило, не согревало – оно только присутствовало. Мерцающее, застывшее, существующее вне привычных природных процессов. В этом мире ничего не менялось случайно. Даже воздух, даже пыль, даже движение камней под его ногами – всё это казалось чем-то, что существует не по законам природы, а по воле кого-то другого.

Он вышел из капсулы, делая медленные, но уверенные шаги. Земля не дрогнула, не ответила, но он чувствовал, что она живая. Чувствовал так же, как когда-то на Земле чувствовал приближающийся шторм – не ушами, не глазами, а чем-то глубже, чем органы человеческих чувств.

Его лицо было спокойным, но в этом спокойствии таилось напряжение, собранность военного, который, оказавшись в неизведанной зоне, не позволяет себе ни слабости, ни эмоций. Он стоял прямо, плечи расправлены, спина прямая, но что-то в его облике выдавало усталость – не физическую, а ту, что копится внутри, разъедая человека годами.

Иван смотрел на него внимательно, не отводя взгляда. Человек, которого он когда-то считал своим отцом, изменился. Его черты стали резче, будто время выточило их с особой жестокостью. В глазах не было ни тепла, ни настоящего холода, только напряжённая твёрдость, и под ней – нечто ещё.

Неуверенность? Нет. Это была боль, спрятанная так глубоко, что её можно было бы не заметить, если бы не та едва уловимая тень в уголках глаз, в сжатой линии губ, в том, как его пальцы чуть сильнее, чем нужно, сжимались в кулаки.

Они не виделись всего три месяца, с тех пор как Иван улетел с Земли в командировку на Севантор сразу же после окончания Академии. Но за это время Виктор изменился. В его взгляде не было той уверенности, что была в день выпуска сына, когда он стоял перед ним в офицерской форме, готовый отправиться в своё первое задание. Тогда Иван считал, что видит в глазах отца гордость. Или ему просто хотелось так думать? Сейчас её не было.

– Значит, ты всё-таки пришёл, – сказал Виктор.

Голос его был ровным, не дрогнувшим ни на секунду, но в нём было что-то, что трудно было уловить. Ни обвинения, ни торжества, ни даже усталого смирения. Просто констатация. Просто факт.

Иван