СФСР - Алексей Небоходов

Полина только пожала плечами и улыбнулась, не найдя ответа. Абсурд густым туманом окутал город и страну, превращая жизнь в нескончаемую комедию с неизвестным финалом.

Первопрестольск стремительно превращался в причудливую пародию на нормальное государство, где привычное было либо уничтожено, либо гипертрофировано. Женщины, прежде улыбчивые и понимающие, внезапно стали строгими инспекторами нового порядка, сменив уютные кардиганы на жёсткие костюмы с подозрительными взглядами.

Аркадий, прогуливаясь по городу, замечал фанатичный блеск в глазах знакомых женщин, когда те выписывали мужчинам штрафы за нелепые проступки. Продавщица в супермаркете, всегда ласковая, теперь требовала письменное разрешение жён на покупку пива, небрежно добавляя:

– Справочку от супруги принесли? Без документа нельзя, милый!

Милая библиотекарша, прежде приветливая, теперь громко спрашивала посетителей—мужчин о согласии жён на чтение выбранных книг. Не получив подтверждения, она рекомендовала только сборники с названиями вроде «Как слушать женщину и правильно кивать», «Сто способов быть тихим и послушным» или бестселлер «Молчание – золото, особенно мужское».

Улицы стали красочной галереей плакатов, усиливающих абсурд происходящего. Повсюду висели растяжки: «Женская власть – гарантия мужского счастья!», «Слушай женщину, она знает лучше!», «Власть в женских руках – порядок в мужских головах!». Аркадий видел, как некоторые мужчины проходили мимо лозунгов с растерянной улыбкой, не понимая, как реагировать на новую реальность.

Вернувшись домой, Аркадий долго не мог найти себе места – беспокойство внутри перерастало в необъяснимую, вязкую тревогу. Несколько раз он пытался заговорить с Полиной, осторожно подбирая слова, чтобы не перейти невидимую грань допустимого.

– Понимаешь, Поля, – мягко начинал он, боясь ненароком её обидеть или показаться резким, – мне кажется, люди снова впадают в крайность. Ведь то, что происходит сейчас, это тоже диктатура, просто в других декорациях. Разве нет?

Полина отводила взгляд, притворяясь занятой чем—то важным: то проверяла чайник, то пересчитывала ложки, словно сам факт разговора был для неё невыносим.

– Аркаша, может, не будем об этом? – отвечала она тихо, улыбаясь напряжённо и осторожно, будто боялась потревожить что—то болезненное внутри. – Скоро всё устаканится. Люди устали от страха и беспорядков, хотят спокойствия и порядка, пусть и такого… необычного.

Ладогин не спорил, лишь слегка пожимал плечами. Он понимал, что любые попытки изменить её мнение сейчас окажутся бесполезными. Ему было грустно видеть, как Полина поддаётся всеобщему настроению, воспринимая новую ситуацию не как угрозу, а как шанс наконец—то почувствовать себя защищённой – пусть и ценой абсурдной власти.

Жизнь тем временем демонстрировала, как быстро общество принимает новую диктатуру, сменившую лишь вывески. Однажды, остановившись возле кафе, Аркадий увидел знакомого – бывшего солидного начальника строительного отдела. Теперь тот терпеливо слушал строгую лекцию бывшей секретарши, неожиданно ставшей его начальницей.

– Игорь Викторович, я ведь ясно сказала: галстук должен быть голубым! – негодовала она, сердито поправляя на нём ярко—красный галстук с сердечками. – Мужчина сегодня должен выглядеть не как вздумается, а как положено. Завтра принесите письменное согласие супруги на выбор одежды!

Тот лишь молча кивал, послушно принимая её упрёки, будто признавал вину за все беды человечества, включая неправильно подобранный галстук.

Аркадий не сдержал улыбку, хотя внутри уже пробуждалось чувство бессилия перед стремительно нарастающим абсурдом.

Новая власть становилась всё строже и фанатичней, и казалось, сами улицы Первопрестольска слегка изгибались от иронии, словно желая сказать: «Смотрите, как забавно устроен этот порядок!». Повсюду разгуливали дамы из «комитетов нравственности», шагая уверенно, почти по—военному, и с явным удовольствием проверяя мужчин на наличие нужных документов и поведения, соответствующего новым стандартам.

Старые билборды, прежде рекламировавшие автомобили и технику, теперь призывали мужчин к покорности: «Послушный мужчина – счастливый мужчина!», «Только жена знает, какая машина тебе подходит!». Глядя на эти лозунги, Аркадий всё сильнее чувствовал себя чужим в этом абсурдном, новом мире.

Вечером за чашкой чая он снова попытался обратиться к Полине:

– Ты правда не видишь, Поля, что происходит нечто неправильное? Завтра ведь могут запретить не только галстуки, но и право думать…

Полина лишь устало вздохнула и улыбнулась:

– Аркаша, людям нужно время привыкнуть. Главное, что больше не гремят выстрелы и закончились митинги. Всё остальное – мелочи.

Ладогин замолчал, глядя на остывающий чай. В груди поселилась усталость от невозможности что—то изменить. Город за окном продолжал жить своей шумной и яркой комедией, полной лозунгов и женского торжества, оставляя его одного с тихой тревогой и вопросом, не дающим покоя:

«Как долго продлится спектакль, прежде чем люди снова поймут, что это всего лишь очередной абсурд, пусть и красиво оформленный?»

Центральная площадь Первопрестольска, прежде место парадов и официальных речей, теперь напоминала древнеримскую арену или сатирическое представление, вышедшее из—под контроля. На широком помосте, украшенном розовыми флагами с зеркальной вышивкой и перламутровыми лозунгами, ежедневно проводили «восстановление справедливости». Формат, придуманный новой властью, быстро завоевал популярность.

Мужчин, осмелившихся усомниться в «Женоустрое», выстраивали в цепочку полностью раздетыми. Их прогоняли через живой коридор женщин, вооружённых перчатками, указками, вениками и строгими взглядами. Действо называлось «Обратный путь к гармонии» и сопровождалось музыкой, напоминающей заставку кулинарной передачи. Женщины били больше символически: по самолюбию, остаткам достоинства, вчерашним галстукам и креслам.

Аркадий стоял на краю площади, спрятавшись за деревянной палаткой с бесплатными инструкциями по новой мужской этике. Он наблюдал за происходящим с гримасой, в которой смешались ужас, гротескное удивление и философская отрешённость.

Впереди шёл бывший вице—премьер в лакированных туфлях на босу ногу, сгорбленный, прикрывая пах и виновато повторяя: «Я осознал. Простите». За ним семенил бывший министр обороны, тяжело дыша и стараясь не наступить на свой орден Мужества, волочившийся по мостовой. На шее болтался картонный плакат: «Верил в вертикаль власти, теперь верю в горизонталь брака».

Полина рядом старалась не смотреть, но сцена притягивала её, словно неловкая ссора в чужом лифте. Лицо её выражало смущение, смешанное с сочувствием и отчуждённым интересом. Аркадий мельком взглянул на неё, ничего не сказав. Комментарии казались лишними и опасными.

Над площадью большой экран транслировал передачу «Слово женщины». Ведущей была Алина Красникова – теперь не просто телеведущая, а символ идеологического возрождения нации. Сидя в студии, обитой пурпурным бархатом, она воодушевлённо рассказывала об успехах перевоспитания «мужской архаики».

– Вот, смотрите, – говорила она, указывая на экран с бывшим прокурором в позе лотоса, – вчера утверждал, что у мужчины должно быть мнение. Сегодня знает: у мужчины должно быть спокойствие.

Студия взрывалась одобрительным смехом, аплодисментами и восторженным визгом, будто Красникова сообщила о скидках на косметику. Репортажи сменялись интервью с женщинами, на стенах у которых висели грамоты от комитета нравственности: «За особую дисциплину супруга», «За высокие показатели молчаливости мужа», «За укрощённую агрессию и устранение инициативы».

Аркадий увидел, как