Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

Чистик направил незрячего бога в обход трупа какого-то лягвы. Глаза и губы убитого стражника почернели, сплошь облепленные оцепеневшими на холоде мухами.

– Но ты же, о Грозный Тартар, тратить их не позволишь.

– Карточек нам с тобой требуется очень много, и как можно скорее. Разве ты не понял моих объяснений?

– Ага… чтоб посадочную шлюпку починить, – заулыбавшись от удовольствия, вспомнил Чистик. – Точно… кажется, понял.

– Вот и чудесно. Твой разум исцеляется на глазах, Чистик. Раздобудь еды, если хочешь, но главное – карточки. Воруй, грабь, добывай их где только сможешь.

– Мне бы исповедаться, патера, – сказала Синель, как только носильщики, миновав поворот, рысцой устремились вдоль Солнечной. – Времени, пока едем, хватит?

С необычайной остротой чувствуя жар ее бедра, прижатого к его собственному, Шелк вспомнил о пункте устава, воспрещающем сибиллам ездить в паланкинах с мужчинами, и начал подумывать, что уставу необходим еще один пункт, строжайше запрещающий авгурам ездить в паланкинах с женщинами.

– Это зависит от того, о многом ли тебе нужно рассказать. Разумеется, исповедоваться в мантейоне, обычным порядком, гораздо удобнее: ведь там спешить некуда.

– Верно, только я, знаешь, чего боюсь? Боюсь, что какая-нибудь богиня опять ко мне в голову влезет. Ты ведь о Сцилле еще не знаешь, верно?

– Отчего же. Я разговаривал с патерой Наковальней. Он рассказал мне, как овладевшая тобой Сцилла… кстати, это и есть одна из причин, побуждавших меня как можно скорей разыскать тебя… твоими устами назначила его Пролокутором.

Синель кивнула, хотя разглядеть ее кивок в полумраке за плотно задернутыми занавесями оказалось задачей отнюдь не из легких.

– Да, вроде бы что-то такое припоминаю. Однако он, после того как Сцилла оставила меня в покое, столько об этом болтал… сама уже не скажу точно, что говорила. Чистика лучше спроси.

– Когда мы его отыщем, спрошу обязательно, но пролокуторство – забота Капитула, а не светских властей. Другими словами, мой голос в этом вопросе значит ничуть не больше, чем голос любого из собратьев по клиру, а в качестве кальда я здесь вообще ни при чем. Кроме Чистика, при этом присутствовал еще кто-нибудь?

– Елец, но его уже нет в живых.

– Понятно. От того, чтоб расспрашивать насчет свидетелей самого патеру, я воздержался. Поскольку этот вопрос, повторюсь, касается меня лишь как одного авгура среди многих. Может статься, после того как сей казус выдвинут на рассмотрение клира, мне и авгуром-то более не бывать.

На время умолкнув, Шелк устремил затуманившийся взгляд к потолку.

– Если все, о чем сообщает патера, правда – а я ему склонен верить, – крайне прискорбно, что Сцилла не высказала своей воли в присутствии других авгуров либо сибилл. А более всего…

– Нет, – перебила его Синель, – вот против Киприды я бы не возражала. Пускай возвращается. С ней хорошо. А Сцилла – та со мной обошлась совсем скверно. По ее милости и платье мое пропало, и ожерелье гагатовое. Я, конечно, к озеру еще съезжу, поищу, только и то и другое наверняка уже кто-то нашел. Ладно, к чему это все: где-нибудь, кроме мантейона, меня исповедовать можно? Киприда в меня как раз там вселилась, а Сцилла – в святилище над озером. И теперь я до поры постараюсь места вроде этих обходить десятой дорогой.

– Понимаю. Но если не смотреть в Священное Окно, тобой никто овладеть не сможет… по крайней мере, Киприда намекала на это довольно прозрачно, – возразил Шелк, но тут же вспомнил, что в святилище Сциллы нет никакого Окна. – Хотя, возможно, имеются некие другие способы, – не слишком уверенно добавил он, – а может быть, сие ограничение касается только Киприды.

– А в вас, мужиков, вселиться кто-нибудь может?

– Да, разумеется. Судя по Хресмологическому Писанию, такое случалось намного чаще. В мужчин обычно вселялись боги мужского пола, сиречь Пас, Тартар, Иеракс и Иносущий, либо кто-то из меньших богов, наподобие Катамита. Я сам удостоился просветления от Иносущего… нет, не от Паса, хотя молва, кажется, связывает снизошедшее на меня просветление именно с ним.

От упоминания о том, что Пас мертв, Шелк решил воздержаться.

– Я почему спрашиваю…

Носильщики, остановившись, с осторожностью опустили паланкин на неровную землю. Орев немедля отодвинул занавесь клювом и был таков.

– Здесь я на какое-то время задержусь, – предупредил Шелк главного из носильщиков. – Пожалуй, лучше всего расплатиться с вами сейчас.

Главный носильщик, одним глазком присматривая за товарищами, помогавшими Синели выйти из паланкина, отвесил ему неуклюжий поклон.

– Не беда, кальд. Мы подождем.

Однако Шелк извлек из кармана порткарт.

– Будь добр, возьми хоть сколько-нибудь. Подкрепитесь, пока ожидаете.

Главный носильщик попятился прочь.

– Ничего, ничего. С нас не убудет.

– Как пожелаешь.

Калитка в сад оказалась не заперта. Распахнув ее, Шелк пропустил Синель вперед.

– А я испугалась, что ты им дашь слишком много, – шепнула она, проходя в сад. – Они б тогда наверняка напились.

«Да, это вполне объясняет отказ их главного. Носить паланкин кальда в пьяном образе – куда же такое годится?» – затворяя за собою калитку, решил Шелк и сделал зарубку в памяти: впредь неизменно учитывать склонность низов общества к чрезмерному пьянству.

Синель завертела головой, оглядывая беседку, колодцы, колючие кусты ежевики и увядшие плети помидоров под окнами обители, и обгоревшую смоковницу, и крохотный персик с облетевшей листвой, и вскопанные грядки скудного огородика майтеры Мрамор.

– Тут есть кто-нибудь?

– В данный момент? Не могу знать. Полагаю, патера Росомаха до сих пор бьется с врагом… или по меньшей мере наблюдает за остатками бригады Беркута. Майтера Мрамор, вероятно, в киновии, но это мы выясним после исповеди.

– С такими жалкими силами ты нас долго здесь не продержишь, – заметила майтера Мята. – У полковника Бизона пять сотен бойцов.

Паук неопределенно хмыкнул. Полученное при рождении (к сему заключению майтера Мята пришла еще полчаса тому назад) имя подходило ему как нельзя лучше, даже сверх меры: глядя на этого человека, она невольно представляла себе жирного волосатого паука, замершего над своими тенетами в пыльном, грязном углу.

– Он ведет нас вниз, в подземелья, – пояснил Кетцаль.

Стоило Пролокутору подать голос, Паук распахнул дверь. За дверью обнаружились грубые каменные ступени, уходящие вниз, в темноту.

– Ты о них что-то знаешь, старик?

– Я только что оттуда. Разве ты не слышал, как я сказал Потто, что имел разговор с Лори?

Высокий, на две головы выше Кетцаля ростом, Паук ткнул иглострелом в сторону лестницы.

– Для тебя он – советник Потто. Топай давай, пока пинком вниз не отправил.

– Я не могу ходить быстро, сын мой, – возразил Кетцаль, заковыляв в сторону лестницы. – Боюсь, задержу вас всех.

Некие нотки, прозвучавшие в старчески ломком, дребезжащем голосе Пролокутора, вопреки всякой логике внушили майтере Мяте нешуточную уверенность в себе.

– Девятеро сторицей воздают за зло, причиненное авгурам и сибиллам, – предупредила она Паука. – Карают злодеев стремительно и сурово. Страшно подумать, как они могут наказать того, кто дурно обходится с самим Пролокутором.

Паук осклабился, обнажив в ухмылке изрядно кривые зубы.

– Слово-лилия, генералиссима, так