журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

Иван мыл кисти и даже не оглядывался на гостя.

— Успокойся... Туда ехать — нужны спонсоры...

— Спонсоры, фуенсоры... Я помогу! Я найду деньги! Ты гений, — вопил, роняя очки, Алик Мазаев. Надевал их и снова бегал по мастерской, разглядывая холсты и картоны. Конечно же, этот человек ничем помочь не мог. Даже если напишет в газете... Что значит мнение его газеты, когда этих газет развелось миллион?..

И все же Иван полетел в Москву. И вот, злой, издерганный полуголодной нынешней жизнью, стоял на лестничной площадке пропахшего кошками подъезда и смотрел на очередную золотую дощечку, которая указывала: вверх. Там некая Алена, которая может помочь. Такая же, как Сталина, только из демократок. „Да что она может придумать? Государство нагревало на духовность, на искусство... Рынок. Разве что есть знакомые иностранцы? Надо было хоть шоколадку купить". Махнув рукой, сгорая от стыда и почему-то все более озлобляясь, Иван затопал по лестницам выше.

После того, как они расстались, Сталина все же звонила пару раз, но, не скрывая неприязни, Иван ответил ей, что ей некогда, у него гости. И почему-то спросил:

— Как Оскар? — намекая, что не он, а она изменила.

— Ося в Нью-Йорке, — тихо, с горечью ответила Сталина. -- Но я же не могу?.. Я, так сказать, член партии... У меня мама больна... я Россию люблю, — добавила она и долго держала трубку возле уха, надеясь, что Иван ей что-то еще скажет. Он оскалился и положил трубку — ему показалось, что на него дохнуло снова французскими духами, подмышечным теплом, жарким запахом шоколада, расплавившегося в руках...

— С кем это ты? — спросила милая жена.

— А, москвичи!.. — сквозь зубы ответил Иван. И вдруг подумал: „А ведь вполне возможно, что Сталина бедствует сейчас". И ему стало неловко — все-таки она ему в свое время помогла. Надо было хоть один раз ему самому позвонить. Мол, как вы?.. На „вы", но позвонить. Домашний телефон Сталины у него где-то был... „А, черт с ней! Прилипалы! Они за счет нас существовали, вся эта партия, все эти министерства, чиновники, цензура... Сжечь их всех! И смести веником. Мы квиты".

На двери сверкала такая же, как и внизу, золотая дощечка с выпуклыми буквами: „СП ХУДЭКС", и более никакой стрелки, указующей вверх, не было. Значит, это здесь. Шубин постучался — не громко, но и не тихо. Кулаком. Не помогут? Ну и идите дальше в рынок!..

— Да-а?.. — как бы удивленно пропел мелодичный голос, и художник вошел. Он увидел большую комнату, почти зал, перегороженный ширмами из стекла и металла. Ближе всех, за экраном компьютера и клавишами сидела, улыбаясь, женщина в синем строгом костюме с белой блузкой до подбородка, на шее сверкали синие бусы, на ушах висели синие — также бирюзовые — клипсы, на запястье левой руки покоился тяжелый синий браслет. — Вам кого? — Она раздвинула смешно губы, обнажив десны, — и Иван с изумлением и откуда-то свалившимся страхом узнал Сталину. Она, конечно, изменилась, но не слишком.

— Мне... — Иван, нахмурясь, опустил, как бык голову, чтобы женщина его не узнала и чтобы скорей уйти. — Так... Алену...

— Алена — это я, — ответила Сталина. — А разве мы не знакомы? — Не претендуя на близость, она говорила спокойно и достаточно громко, чтобы их могли слышать за ближайшей отгородкой, где трещал телетайп и поскуливали компьютеры. — А может быть, я ошибаюсь. Художник Шубин?

— Да, — пробормотал Иван. Наступила пауза.

„Сейчас будет мстить. Укорять. Беги скорей!" Но словно ноги отказали у Ивана... К счастью Алена-Сталина была все же не глупа, да и в личной жизни у нее, видимо, произошли изменения. На безымянном пальце правой руки мерцало золотое колечко.^ „Слава богу, замужем... Но как же она?., работник горкома КПСС — и в совместном предприятии? Сейчас же время демократов?.."

— Присядьте, — Сталина кивнула на кожаное кресло и закурила. — У вас проблемы? — спросила она, применяя модное ныне слово „проблемы".

— Да нет, — уже сердился Иван. — Я случайно встретил Леву... ну, из Питера...

— Ага, — продолжала вышколенно улыбаться, не моргнув глазом, Алена. — Хороший, ищущий художник.

— Ну он и затолкал меня в подъезд, — Иван соврал и покраснел, как школьник. — Я, пожалуй, пойду. Если бы мы с ним не вмазали по стакану... так как-то согласился... Мне ничего не надо.

Алена вдруг посмурнела, отвернулась к окну и долго туда смотрела. И тихо спросила:

— Вы за что-то на москвичей обижаетесь? — И не дождавшись ответа. — Вы по-прежнему в Сибири?

— Да, — ответил Иван, все еще стоя возле стола. От женщины пахло иными, более тонкими духами. Сталина-Алена похудела, она, конечно, постарела, но то, что она была худее, чем раньше, делало милым ее лицо. С ее-то страстями,наверняка переживала, болела... „Но слава богу, что замужем “.

— У вас есть с собой какие-нибудь слайды? Или каталоги?

— Ну... — он замялся, не решаясь раскрыть кейс. — Кое-какие имеются. Если просто так... посмотреть...

— Давай, — она дружелюбно и деловито повернулась к нему. — Давайте. Вместе глянем.

Иван раскрыл „дипломат", достал конверт с двумя десятками слайдов, снятых местным фотографом-немцем на пленке „кодак" за большие, конечно, деньги. Положив конверт на стол, Иван вынул оба каталога — черно-белый и цветной.

Алена, надев очки, минут десять, а то и больше внимательно разглядывала на просвет слайды и, медленно, аккуратно пролистав каталоги, спросила — и впервые ее голос дрогнул:

— А что?., интересных... поисковых работ больше нет?

Шубин решительно мотнул головой.

— Я вернулся к реалистическому письму. Все это туфта... — Он изобразил пальцем в воздухе некие странные фигуры. — Как школа, но не более.

— И Малевич туфта? — без улыбки спросила Алена.

— И Малевич туфта. Во всяком случае, его черный квадрат.

Она, казалось, с каким-то сожалением смотрит на исхудавшего мужчину, который был когда-то с ней близок, а сейчас стоял, отступив к дверям, не утеряв еще, видимо, гордой своей души, не потрепанный жизнью, в алых пятнах раздражения от электробритвы, в старомодном севшем костюме, готовый собрать свои слайды и уйти прочь.

— С реалистами на Западе, как всегда, сложно, это на любителя, — сказала Алена. — Все же там любят квадраты. Вы же видите, кого они привечают? Если вы напишете что-нибудь этакое,