Геммы: комплект из 2 книг - Анна Коэн

Пару минут Октав сосредоточенно размышлял, не меняя позы. И, судя по всему, что-то припоминал. Когда Норма уже готова была вмешаться, чтобы предложить караулить Марьяну у «Тезауруса» или мануфактуры, он вдруг отмер и заговорил:

– Про воду и нож – это, конечно, чушь. Да и нет у наших барышень животных форм. Но кое-что кажется мне разумным: существ с расщепленной сутью тянет к перекресткам, которые одновременно делают их уязвимыми. Схожие свидетельства имелись в одном старом деле, которое я изучал. Мы можем это использовать, чтобы на этот раз нас не обвели вокруг пальца.

Норма выдохнула. Это что же получается, Октав не только не раскритиковал Лестера, но и принял его версию? Да еще и сказал «нас», а не «тебя». Балованного гнидыша точно не подменили?

– Дело говоришь! – Брат хлопнул по столу ладонями. – Так что, ходу?

– Безусловно. – Октав достал хронометр и посмотрел на время. – Только возьмем с собой вторую, вернее, первую голову.

– Это еще зачем? – возмутился Лес. – Она уже под арестом. За укрывательство и лжесвидетельство.

Но Норма сразу поняла, для чего это, и положила ему руку на плечо:

– В качестве приманки. Устроим сестричкам очную ставку, – с улыбкой пояснила она, и Яшма ответил ей задорным оскалом.

* * *

По ночному небу плыли рябые облака, заслоняя и без того безлунную высь. Темень стояла густая, для простого человека и вовсе непроглядная, а поднявшийся ветер пробирал до потрохов, напоминая, что зима отступила не так далеко, как хотелось бы.

Трое геммов и кошкан стояли на пустынном перекрестке четырех дорог: отсюда лучами расходились Головной тракт, Староконная, Соборная и Караульная улицы. Лес брезгливо держал мешок с головой на вытянутой руке, вслушиваясь в ее пока слабую возню, а Октав поминутно поглядывал на хронометр. Фундук с подозрением принюхивался к его теплому шерстяному плащу. Зрачки зверя были что блюдца.

– Еще десять минут, – объявлял Турмалин. – Еще семь…

Когда до полуночи осталось всего две минуты, нервы у Нормы не выдержали, и она попросила все же достать Ульянину голову. Она ведь живая, а они ее – в мешок, точно заячью тушку.

– Вот ты и будешь держать эту гадость! – обрадовался Яшма.

Норма не стала спорить. Ей было проще взять ответственность на себя, чем наблюдать со стороны.

Запустив руки в мешок, она с опаской коснулась заплетенных волос и теплой кожи лба. Норму передернуло от неестественности происходящего, но она сцепила зубы и извлекла голову проклятой наружу. Та что-то промычала и почмокала губами.

– Одна минута! – провозгласил Октав.

Все замерли. Секунды потянулись медленнее прежнего, и Норма принялась вести обратный отсчет: «Пятьдесят восемь, пятьдесят семь, пятьдесят шесть…»

Западный ветер завывал, донося до перекрестка запахи сточных вод и городской свалки.

«Тридцать четыре, тридцать три, тридцать два…»

Голова вдруг заворочалась в ее руках и широко зевнула.

– Серафимы, Ульяна просыпается! – тихо взвизгнула Норма, едва удержавшись от того, чтобы не бросить ее на землю.

– Значит, Марьяна близко.

– Доставай, доставай свою стекляшку или что у тебя было! – Норма приплясывала на месте, как будто держала не живую голову, а ком дождевых червей.

– Монокль, – поправил Октав. – Я его сдал.

– Зачем?! – едва не взвыла Норма.

Но бывший инквизитор не успел заметить – Фундук пригнулся к земле и зарычал. Шерсть вдоль его хребта стояла дыбом.

– Ублю-у-удки-и… во-о-оры-ы… Верните го-о-олову-у!..

Трое повернулись на голос.

Вдоль высокого дощатого забора, держась за него одной рукой, а другой держа под мышкой темноволосую голову, брела Марьяна. Вернее, общее тело несло ее голову.

– Ублюдок здесь только ты, демоново отродье! – выкрикнул Лес, желая подманить ее поближе. – Давай-давай, шагай сюда! Знаешь же, что у нас есть?

Норма, поняв намек, подняла голову Ульяны повыше. Та, окончательно проснувшись, открыла глаза и ахнула:

– Где это я? Что происходит? Марьяна!! Овца ты кривоносая, это ты устроила?!

– Сама овца косорылая! – не осталась в долгу сестрица, неловко шагая на зов в темноте.

Фундук, перестав шипеть, с любопытством наблюдал за чудным существом. А стоило безголовому телу ступить на землю перекрестка, и вовсе приблизился и махнул лапой, точно играясь. Телу проклятой многого и не нужно было – оно тут же повалилось ничком, разумеется выронив голову, и та покатилась, вопя, по вспаханной колесами и копытами грязище.

– Попалась, – заключил Октав и поднял голову Марьяны за уши.

Лес тем временем запалил спичкой захваченный с собой факел и воткнул его в землю.

Обстановка стала донельзя странной: Лес с видом судии стоял, скрестив руки на груди, между факелом и дорожным указателем у опущенного шлагбаума. Норма и Октав – с головами близняшек, схожих и различных, как солнце и луна. Поблизости, нелепо выставив вперед руки, нарезало круги безголовое тело в перемазанном платье, а за ним по следам крался кошкан, удумав, видимо, что это какая-то игра.

Головы выкрикивали привычные, судя по всему, оскорбления и норовили плюнуть друг другу в глаза.

– Охламонка! Мошенница! – визжала Ульяна. – Транжира!!!

– Себялюбивая дурища!!! – не отставала Марьяна. – Курица бескрылая!

– Ослица тупая!

– А ты вообще корова! Глаза б мои тебя не видели!!!

– Так полезай в свой зачарованный ящик, и не увидят! – Ульяна снова прицельно плюнула, но попала на руку Октаву. Тот гадливо поморщился, но ради дела стерпел.

– А ящик мой знаешь почему?! Потому что папенька меня больше любил! Он мне все секреты лаборатории раскрыл! Выкуси, гусыня!

– Ха-а, как же! А управлять мануфактурой меня поставил! Сама выкуси.

Тело обо что-то запнулось и вновь упало, только теперь никак не могло подняться, потому что Фундук каждый раз осторожно поддевал его лапой.

– В завещании два имени! – возмутилась Марьяна. – Ты просто себе все захапала, скуда такая! И белые дни, и отцов промысел, и всю мою жизнь! – Она едва не плакала.

– Тебя вообще не должно было быть! Четырнадцать лет спокойно жила, и тут на тебе, вылупилась. А теперь думаешь, будто на все право имеешь?! Не бывать тому, ты – тень, уродство, наглая бородавка! У тебя даже пачпорта нет!!!

Норма слушала этот поток взаимных оскорблений и постепенно начинала понимать, что стряслось между сестрами. Она поймала взгляд Октава и подняла брови, но тот покачал головой, мол, пусть продолжают.

Если из их речи убрать все ругательства, которыми головы щедро обменивались, то вырисовывалась такая картина: Ульяна родилась здоровой девочкой без внешних странностей. Но едва она стала созревать, как ее будто подменили. Со временем у нее выросла вторая голова, которой досталось все бунтарство, все дерзкие мысли, но отец, который растил их один, заявил, что это нормально. Дни, что Илья Чемерицин проводил в трудах с бумагами и работниками, он посвящал также Ульяне, делясь премудростями промысла и ведения торговых дел, а ночи – алхимической лаборатории и Марьяне. Так они и росли.

Отец скончался от болезни, что подарили ему эксперименты с фосфором: кости его стали ломкими, зубы выпали, все здоровье сошло на нет. Зато алхимик ухитрился создать такую разновидность этого вещества, которая не вредила бы другим людям. За это обе дочери почитали его едва ли не угодником, хотя, по сути, он был полной тому противоположностью.

Так у них и повелось: как луна шла на убыль, голова Марьяны просыпалась по ночам и перехватывала контроль над телом, а в дни новолуния и вовсе могла передвигаться днем. Когда ее время заканчивалось, Марьяна пряталась в короб, шифр от которого знала только она. В остальное же время верховодила Ульяна. Ночной сестре это не нравилось, и в отместку она решила вынудить ее продать мануфактуру, чтобы хоть с места сдвинуться. Даже сама пыталась провернуть эту сделку, да не вышло. И тогда она стала портить сырье, подпуская туда воду в нужной пропорции, чтобы никого не отравить испарениями, но застопорить производство.

Наконец обе головы выдохлись и могли только плакать и икать от накопившихся взаимных обид.

Тут слово взял Лес:

– Вот что я вам, девки красные, скажу: нет у вас другого пути, кроме как договориться. Тело у вас одно, дело у вас одно, кровь одна.

Головы