Последнее слово единорогов - Виолетта Орлова

Они неторопливо вышли из больничного крыла, миновали роскошный зал с колоннами и диковинными зверями. Золотистый солнечный свет, проникавший сквозь купол, ослеплял, и Тин в раздражении прикрыл глаза.

– Не хочешь подкрепиться? – лукаво поинтересовался преподаватель, отлично знавший о любимом времяпрепровождении Тина. Но тот даже к еде оставался глухим и безразличным.

– Что ж. Тогда я знаю, как тебя развлечь, – задумчиво произнес Даг де Вайт, потянув ученика за собой.

Погода и впрямь стояла чудесная: жгучее солнце покрывало янтарным золотом бархатистую траву, резные листья тополей и черные бутоны роз. Растительность на территории замка буйствовала, однако чуть ближе к лабиринту уже ощущались прохладные веяния грядущего смрадня. Жара там уже не казалась столь изнуряющей, терпко пахло прелыми листьями и яблоками, а в воздухе чувствовались нотки влаги, грозы, скорых перемен. Даг де Вайт отчего-то вел Тина прочь от замка и спальных городков, в непроглядную глухомань дубравы. И когда они приблизились к лесу, сплошной могучей стеной возвышавшейся перед ними, безразличный ко всему Тин все же немного обеспокоился.

– Куда мы идем? – глухо поинтересовался он, с неприятным чувством ощущая, как черные тени от деревьев погружают его в какое-то особенно мрачное настроение.

– Проще один раз увидеть, – охотно отозвался Даг де Вайт все таким же раздражающе энергичным голосом.

Конечно, ему легко сохранять столь беспечный вид, ведь это не он на днях пережил страшную потерю, в которую Тин до сих пор отказывался верить.

Мертвые листья неприятно шуршали под ногами: они словно намекали на бренность бытия. Есть время зеленеть, расцветать, наслаждаться, а потом по тебе начинают ходить ногами другие, более зеленые и процветающие… Тину страшно захотелось плакать; он даже жалобно шмыгнул носом, желая окончательно предаться унынию, однако вид открывавшейся перед его глазами местности резко изменил ход его мыслей.

Тенистая поляна, окруженная могучей дубравой, невольно притягивала взгляд. Кругом виднелась изрытая земля: глинистая, темная, обезображенная дождями. То тут, то там в обрамлении уродливых мясистых лопухов вырастали обшарпанные серые саркофаги с витиеватыми надписями: полустертыми, едва различимыми. Тин поежился – но вовсе не от холода. Его байковая больничная пижама вполне защищала от прохладного ветра. Просто на сердце его сделалось тяжело, как бывает всякий раз, когда начинаешь думать о смерти.

– Что это? – испуганно пискнул Тин, исподлобья посмотрев на Дага де Вайта. Армут небрежно пожал плечами.

– Ты не хотел общаться с друзьями, гулять, есть, вот я и привел тебя в единственное место, где тебе должно немедленно полегчать....

– Сюда?

– Да, – все таким же безмятежным голосом проговорил Даг де Вайт. Затем он подошел к одной из плит, закрывавших саркофаг, и не без труда сдвинул ее в сторону.

– Какой гроб тебе больше по вкусу? Этот, что потемнее, или тот, что посветлее?

Тин с откровенным ужасом воззрился на преподавателя.

– Э-это такая шутка, да? – заикаясь, пробормотал он.

– Отчего же. Глядя на твое унылое лицо, я подумал, что именно сюда тебе захочется прийти. Ты знал, что у Троссард-Холла есть свое кладбище? Здесь похоронены некоторые преподаватели, весьма уважаемые люди, между прочим…

Тин медленно приблизился к серому саркофагу и с ужасом заглянул внутрь – темно и пусто.

– Тут всегда есть свободные места, – с пониманием улыбнулся Даг де Вайт и добавил с нажимом:

– Дорон Треймли умер, чтобы ты жил. Твои друзья искренне любят тебя и страшно волнуются. Мать и сестры нуждаются в тебе. А ты позволяешь себе предаваться унынию? В таком случае, Тиннарий Треймли ты просто законченный эгоист и думаешь лишь о себе!

Тин упрямо качнул головой и вдруг обозлился.

– Вы ничегошеньки не понимаете! – с откровенным презрением выплюнул он. – У меня трагедия произошла, а вы просто насмехаетесь надо мной! Да и что вы вообще знаете о жизни, обычный тренер по полетам на единорогах!

– Славно бывает повстречать такого вот тренера на своем жизненном пути, – с горькой улыбкой ответил Даг де Вайт. – Когда я потерял родителей, у меня таких не было.

С этими грустными словами он ушел, оставив Тина в задумчивости стоять возле гостеприимно раскрытого саркофага. Скорбно прошелестел ветер. «Приляг, отдохни», – словно бы добродушно предлагал он. Тин в сердцах выругался, чего, кстати, он ранее никогда себе не позволял. Ему вдруг страшно захотелось есть, но он пересилил себя и принялся читать надписи на надгробиях. Преподаватели Троссард-Холла? Но школа ведь появилась сравнительно недавно, неужели за это время кто-то уже успел умереть? Стертые послания из мира мертвых, какой в них теперь прок? Разве вспомнит кто уже некоего Гордова Террила, Мэна Дэвидсона, Розалию Саннерс…

Тин резко вздрогнул, ибо фамилия показалась ему до боли знакомой. Серый гроб перед ним как будто по размерам отличался от других. Здесь был похоронен не взрослый человек, а ребенок, подросток.

Когда я уйду – не печалься,

Не плачь, ведь уходят все.

Я только прошу – не сдавайся

И не горюй обо мне.

Мне не страшно туда идти,

По дороге до самых звёзд,

Небеса ждут в конце пути,

А не людская злость.

Дочь твоя с тобою была

С рождения и до конца,

Забудь, где погребена,

Забудь же меня навсегда.

Розалия Саннерс с огромной любовью и почтением к своему дражайшему отцу, Корнелию Саннерсу.

Тин с грустью и душевным трепетом прочитал стихотворение: губы слабо шелестели в такт ветру. Дочь того самого печально известного Корнелия Саннерса! Бедный путешественник чуть не сгинул на коварных берегах Желтого моря, потерял друзей, память, а родной дочери так и не помог. Увы, ему суждено теперь пребывать в вечном неведении. Он не узнает даже об этом трогательном стихотворении, адресованном лично ему. Тин почувствовал на щеках жгучие слезы, однако они словно исцеляли его самого. Какой храбростью, должно быть, обладала эта девчонка! Она знала, что должна умереть, но вместо того, чтобы рыдать и рвать на себе волосы, находила в себе мужество успокаивать отца! Истинно некоторые люди – герои, и этот факт не зависит ни от возраста, ни от социального положения! Уже одной только своей смертью и мужественным отношением к ней. И тогда Тин явственно осознал, что нельзя долго предаваться унынию, более того, это не только малодушно, но еще и эгоистично по отношению к близким. Отец мертв, но разве Дорон хотел бы вечно лицезреть печальное лицо сына? Нет, отец умер, чтобы он был счастлив. Ему надо стать таким: ради отца. Наполнившись мужеством, получивший ободрение, Тин с