Железное Сердце - Станислав Дарков

отпуская с каждой новой вспышкой боли. Я чувствовал, как жар поднимается к лицу, как дрожат руки. Гнев, боль, непонимание, предательство — всё смешалось в одну удушающую волну. Я хотел закричать. Хотел ударить. Но не смог. Только стоял и смотрел.

Веларий шагнул вперёд. Спокойно. Без угрозы. Его движения были плавными, размеренными, как будто он вышел ко мне не как враг — как старший брат, вернувшийся после долгого пути.

— Всё хорошо, — сказал он. Его голос был спокойным, даже убаюкивающим. — Я рад, что наконец-то могу быть собой.

Я открыл рот. Пытался что-то сказать. Слова не рвались наружу — они ломались внутри, как кости под давлением.

— Ты… всё это время… — выдохнул я. Дальше не смог. Воздуха не хватало. Мысли разбивались о стену.

Он кивнул, будто я всё уже понял.

— Да.

— Моего отца убила городская стража, — начал он, не отводя взгляда. — Без суда, без разбирательств. Просто не тот взгляд, не то слово. Один удар — и его не стало. Мне было десять. Я стоял у входа в наш дом с кувшином в руках и смотрел, как он умирает, зажав в пальцах кусок хлеба, который не успел донести домой.

Он на миг опустил взгляд, будто заново переживал ту сцену.

— Моя мать была знахаркой, лечила бедняков в трущобах. Не за деньги — из сострадания. Но в глазах Инквизитория это было преступлением. Её обвинили в колдовстве и увели, как ведьму. С тех пор я её не видел. Когда я поступил в Академию, я думал, что нашёл выход. Шанс изменить мир, стать голосом разума. Я учился с фанатизмом. Становился первым во всём: в риторике, в философии, в законах и учении Ордена. Меня хвалили. Приглашали на закрытые ужины. Говорили: "Ты достоин. Несмотря на происхождение." — Он усмехнулся. — Знаешь, как это звучит?

Он посмотрел прямо в глаза, словно проверяя, вижу ли я глубину этого искажения.

— Пока я играл по их правилам — я был "свой". Кивал, молчал, подстраивался. Они называли это зрелостью. Уважали. До тех пор, пока я не начал задавать вопросы. Тогда всё изменилось. Их взгляды стали стеклянными. Их слова — вымученными. Меня перестали звать. Меня начали бояться.

Он сделал полушаг вперёд.

— Тогда я понял: мне не нужно их одобрение. Я никогда не был для них человеком. И в тот момент, когда я это принял, я впервые услышал голос, который не лгал. Не приказывал. Он просто задал вопрос: "А если всё разрушить, чтобы построить заново?"

Веларий замолчал на мгновение. Его взгляд не стал мягче, но и не был хищным. Он смотрел на меня как человек, уверенный в том, что говорит истину, а не уговаривает.

— Я нашёл его — произнёс он — Шаорна, Глашатая Раздора. Хотя, я вру, он сам нашёл меня.

Его голос не был ни присяжным, ни молитвенным. Это был просто рассказ. Признание.

— Я услышал его шёпот в глубине — тихий, как дыхание на границе разума. Он не требовал. Он не приказывал. Он спрашивал. Он ждал, пока я сам решусь ответить.

Он сделал шаг, но не ко мне — скорее, в пространство, словно ходил среди воспоминаний.

— Шаорн не бог. Он не требует веры. Он — идея. Движение. Хаос. Но не тот, что разрушает ради крови. А тот, что рвёт гнилые корни, чтобы на их месте выросло новое. Его не запишешь в молитвеннике. Его имя не выкрикивают из кафедры. Он живёт в каждом моменте, когда человек отказывается склонить голову. Когда говорит "нет". Когда рвёт кандалы. Он — то, что всегда было, но никто не хотел признавать.

Он вернулся ко мне взглядом.

— И он нашёл тебя. Как нашёл меня.

Я не ответил. Но внутри всё напряглось.

— Ты чувствуешь его, Максимус. Вспомни, когда ты впервые услышал. Когда кровь закипала а сердце завивалось в безудержном крике. Когда ярость вела тебя вперёд — но не ослепляла, а проясняла. Это был не ты. И в то же время — только ты. Ты менялся. Твоё тело, твоя душа, твоя воля. И ты знал: это не проклятье. Это пробуждение.

Он подошёл ближе.

— Мы — братья раздрора, Максимус. Он выбрал нас! Не за добродетель. Не за титулы. А за то, что мы — трещины в их монолите грязного порядка и тирании. Через нас проникают перемены. И с каждым твоим шагом, с каждым ударом — ты всё ближе. К нему. И к истинной свободе.

Я молчал.

Слова Велария висели в воздухе, как пепел над сгорающим дотла лесом. Они не требовали ответа. Они просто были — тяжёлые, плотные, живые. А я стоял, и всё во мне дрожало. Не от страха. Не от ярости. От чего-то, что не умещалось в груди.

Вспоминались моменты. Те, которые я не хотел помнить, но которые всплывали сами, как тела из тёмной воды.

Шаорн.

Он не навязывался. Не приказывал. Он ждал. Напоминал. В каждом слове Велария его не было — но всё это было о нём. И я чувствовал: не Веларий вызывает этот жар внутри. Не алтарь. Не магия.

Это я. Это всё — во мне. Сила. Воля. Жажда. Страх. И ещё что-то, что я не мог назвать, но чувствовал, как зов. Как будто кто-то открывает дверь в дом, который я никогда не видел, но знал, что он мой.

Голос не был добрым. Он был древним. Страшным. Но он не отталкивал.

Он звал домой.

— Подумай об этом, Максимус… — голос Велария звучал спокойно, почти интимно, как у человека, ведущего откровенный разговор не с противником, а с другом. — Вся структура этого мира держится на страхе. Люди боятся потерять фамилию, запятнать свой герб, сделать неверный выбор. Каждое их действие продиктовано не свободой, а страхом — страхом быть осуждённым. Свобода здесь — не более чем удобная иллюзия, маскирующая подчинение под добродетель.

Он сделал шаг вперёд, его голос не повышался, но в каждом слове чувствовалась сдержанная решимость. Его взгляд был спокоен, и в то же время пронзителен.

— Ты боишься быть с Юной. Потому что знаешь: в глазах твоей семьи и всей этой системы — ты опозоришь дом Айронхартов. Она — полуэльфийка, без титула, без благословения. Смешение крови. Скандал. Они могут не сказать этого вслух, но ты увидишь их взгляды, услышишь шёпот за спиной.