Пересмешник на рассвете. Книга 2 - Дмитрий Геннадьевич Колодан

подевались Этьен и Ивонн и другие члены ее труппы? Где слон Соломон? Слона не так легко спрятать, но он пропал. Так же, как и ворчливый Клякс, и мыши, и… Сердце сжимается в груди. И Флип. Даже его нет рядом. Она здесь одна, совсем одна.

Клара опускает взгляд и долго-долго смотрит на свои руки, смотрит на узкие кисти и длинные пальцы, смотрит на изогнутый белесый шрам на безымянном, похожий на дурацкую улыбку на нарисованной рожице. Она здесь совсем одна… Она победила Смерть, она прошла этот путь до конца, но лишь затем, чтобы… Снова, снова, снова, всегда.

Но навстречу этой мысли рвется совсем другая. И в ней заключен ответ на незаданный вопрос, который она уже столько раз получала, скользя по бесконечной спирали этого Представления, раз за разом возвращаясь к одной и той же точке. Никто никогда не бывает один, даже если он… Клара поднимает взгляд. Она смотрит на сгустившуюся над головой тьму, не пытаясь и не надеясь хоть что-либо увидеть.

– Ты здесь? – спрашивает она. – Ты видел мое Представление? Тебе понравилось?

Но поскольку ей этого мало и это вовсе не то, что она хочет знать на самом деле, Клара спрашивает снова:

– Но зачем? Какой во всем этом смысл?

Она не ждет грохочущего гласа с небес, не ждет вспышек молний и огненных букв, не ждет знамений, знаков и воплощений. И ответ, который она получает – на самом деле еще до того, как звучит вопрос, – невозможно выразить и передать словами. Этот ответ включает в себя и стройные ряды виноградников, и тонкие кипарисы на холме, и мокрые крыши, и безбрежное море, и кролика из мыльных пузырей, и птичий щебет Дафны, и виноватый взгляд мадам Буше, и Люсьена на ступенях лестницы в Подвал, и печальную улыбку Флипа, готового прыгнуть навстречу свиньям Бальяско, и еще много того, чего никогда не было, но, может быть, когда-нибудь будет, а может – не будет никогда. Он включает в себя картины и книги, стихи и сказки, хлеб, и вино, и сыр. Он включает в себя горячее сплетение обнаженных тел, стоны и хриплый смех. Он включает в себя баррикады на узких улицах, пенящиеся кровавые лужи на мостовой и бесконечные ряды бараков за колючей проволокой, глубокие рвы, до краев наполненные изможденными и переломанными телами. Черный дым из высокой кирпичной трубы и оглушительный стук в дверь черной безлунной ночью. Бесконечную вереницу людей с одинаковыми пустыми лицами, бредущих на зов фабричного гудка. Костры из книг, горящие на площадях, и безудержный пьяный смех. Он включает в себя каприччо – новая игра, но всё те же безумные маски и пустые головы. И опять, и опять, и снова, и снова… А еще там есть хмурая темноволосая девочка, которая, болтая ногами, сидит на заборе, раскрашенном во все цвета радуги, и смотрит на птиц на ветвях старого дерева. Допустим, их меньше чем шесть, но не пять, не четыре, не три, не две и не одна…

– Но… – Клара поджимает губы. – Это все не здесь. Не сейчас. И не там… Это же не неизбежно? Ничего не предопределено. Это же только… сон? Бесконечный повторяющийся сон? А если это всего лишь сон, то, значит, можно проснуться.

На этот раз она не ждет ответа и не спрашивает, чей же это сон и кто именно должен проснуться, поскольку в конечном итоге все едино. Вопрос лишь в том, как это сделать. Ведь для того, чтобы проснуться, должна закончиться ночь, а чтобы закончилась ночь, должно взойти солнце, а чтобы взошло солнце… Ну, где же она?

Слышатся короткие, отрывистые хлопки крыльев, и из темноты стремительной тенью появляется птица – чуть меньше вороны, непропорционально сложенная, с чересчур большой головой и чересчур массивным клювом. Она садится на протянутую руку и насмешливо глядит на Клару круглым желтым глазом, топорщит перья на загривке.

– И чего же ты ждешь? – спрашивает Клара птицу, и та, встрепенувшись, раскрывает клюв.

Поначалу слышатся лишь хриплые булькающие звуки, как будто птица подавилась лягушкой и теперь безуспешно пытается откашляться, но постепенно они становятся громче и громче и обращаются раскатами громогласного хохота. Жуткого? Вовсе нет. Так смеется тот, кто умеет и любит посмеяться от души. Этот смех заливает собой всё и вся, он наполняет пространство и время. Клара уже не слышит его, но ощущает всем телом, как будто она и сама стала частью этого смеха.

Она смотрит на черное небо – а может быть, на черный полог шатра – и видит, как по краю тот окрашивается бледно-розовым, и этот цвет обращается в свет, который становится все ярче и ярче, пока наконец не появляется солнце. Пока не начинается рассвет. И вслед за кукабаррой Клара начинает смеяться. Она хохочет так, что у нее начинает колоть в боку, так, что саднит в горле, а из глаз текут слезы. Так, что от ее смеха весь мир разлетается миллиардами сверкающих осколков и не остается ничего, кроме нее, ее смеха и восходящего солнца.

Глава 102

Смех все еще рвался у нее из груди, когда Клара открыла глаза, и ослепительно яркий свет обернулся мельтешением цветных пятен. Она проснулась? Она… Кто она? Где? Что происходит? Мысли таяли быстрее, чем снежинки на горячей ладони, – как она ни старалась, ни одну не получалось удержать. Все, что было в ее голове, безжалостно выжгло пронзительное солнце, и ей требовалось время, чтобы заново собрать себя из кусочков и осколков, звенящих, как хрусталь.

– Очнись, пожалуйста, очнись, просыпайся… – Голос звучал совсем рядом. Знакомый голос, но чей? И слова тоже знакомые, вот только что они означают?

Клара попыталась сфокусировать взгляд на всех этих цветных пятнах, что устроили вокруг нее дикие пляски… Хотя бы на одном из них. Вот сейчас у нее все получится…

– Да очнись же ты, наконец!

Щеку обожгло огнем. Клара вскрикнула и вскинула руку, защищаясь, и только тогда поняла, что это была пощечина – несильная, но хлесткая. И боль от удара смыла наваждение, вернула ее с небес на землю, точнее же – на холодный кафельный пол больничной палаты. Клара судорожно глотнула воздух, словно бы вынырнула с большой глубины, за что-то схватилась, попыталась встать, но ее удержали.

– Живая! – услышала она все тот же голос, одновременно и далекий и близкий, радостный и испуганный. – Все-таки живая!

Клара повернулась на