Слуга Государев. Тетралогия - Денис Старый

Задумавшись об этом, я понял, что надо отпускать Софью Алексеевну. Та так она ничего и не съела из угощений, я наказал отнести ей их вслед. Потом же прошёл ещё разговор с Василием Васильевичем Голицыным.

— Понимаешь ли ты, князь, что кроме четвертования тебя ничего иного не ждёт… — когда вошёл Голицын, начал было я его стращать.

Однако он не обладал таким мощным характером, как царевна. Голицын был хитрым, изворотливым, великолепно образованным. Но всё-таки ему нужен кто-то, под чьею рукой бы он чувствовал себя защищённым. Это могла бы быть Софья Алексеевна.

Но теперь, в этой реальности…

— Коли всё сложится правильно, то буду думать, как лучше представить тебя государю. Так представить, чтоб он увидел в тебе мудрого и достойного своего подданного, — сказал я.

Едва узнав, что мы с Софьей Алексеевной пошли на некоторую сделку и что я не хочу более её смерти, Василий Голицын воспрял духом.

Я видел по искре в глазах — царевна небезразлична этому коту. И на этом, возможно, я ещё сыграю.

Я снова задумался: надо бы взять на себя вопросы охраны Софьи Алексеевны. И тогда именно я смогу решать, допустить ли Василия Голицына к царевне на посиделки или же не делать этого. Если сделать голубков обязанными мне своими страстными встречами, то и под контроль из возьму.

Таким образом можно дрессировать строптивых зверьков. Ведь даже коты поддаются дрессировке…

— Так… Сколь много серебра нужно? — решительно спрашивал, вырывая меня из этих мыслей, Василий Васильевич.

Хотелось ответить что-то вроде: «Много, Вася». Но подобной фамильярности я себе не допустил.

Понятно же, что я могу принимать решения, но и решения эти могут встретиться с такими препятствиями, что ни характером, ни даже силой не продвинуть. Поэтому нужно кого-нибудь подкупать. Кого именно — я знал.

Да, я уже причислил Афанасия Кирилловича Нарышкина, да и, почитай, всех Нарышкиных скопом, в ряды своих врагов. Но если для нужного дела мне предстоит договариваться с врагами, я сделаю это.

Упёртость и принципиальность нужны в каких-то делах, это факт. Но каждый дипломат, каждый переговорщик должен быть как тот уж, который выскальзывает из рук, а не как булыжник, который можно взять и швырнуть в сторону. Афанасий еще пожалеет, что решил меня убить. И пусть бы он успокоился и расслабился. Удар можно нанести, хоть бы и через год.

А еще, как я погляжу, он становится таким раздражителем для всех игроков, что они должны тратить свои ресурсы на сдерживание Афансия, как и других Нарышкиных.

Василий Васильевич — очень богатый человек. И для него потеря даже десяти тысяч ефимков — это не катастрофа. Тем более, когда на кону стоит его жизнь и его любовь. Пусть раскошеливается. Главное, сделать так, чтобы не подумали о взятке мне.

Голицына увели, и, смотря на закрывшуюся дверь опустевшего кабинета, я словно потерял стержень. Поплыл на стуле, на котором до этого гордо и с идеально ровной спиной сидел. Последние несколько часов мне приходилось терпеть боль и ряд других неприятных ощущений, которые болью не назовёшь, но мукой — вполне даже можно.

Дверь снова открылась, в комнату тут же зашла Анна.

— Вижу, соколик, яко тебе дурно, — участливо сказала Аннушка.

С трудом, но я, кивнув, поднялся. Анна сняла с меня кафтан. Сразу стало легче. И не думаю, что только оттого, что освободился от тяжёлой одежды. Это девушка на меня действовала волшебным образом.

Стало вдруг стыдно, что я лишь несколько часов назад поручил Никанору разузнать всё о том, какие у бояр или сильных дворянских родов есть девки на выданье. Женитьба — это тоже своего рода политика, но….

— А что ты знаешь про своих родителей? — спросил я.

Аннушка зарделась. Она покраснела, глазки в пол опустила. Поняла, стало быть, к чему я начал этот разговор.

— Мне было три лета от роду, брату моему, нынче почившему от хвори, десять годков стукнуло… — ища слова и смущаясь, начала говорить Анна.

В общих чертах я уже знал, что она — дочка какого-то то ли мурзы, то ли бея. То есть происхождения девушка была пусть и степного, но благородного.

Однако времени прошло очень много. Главный аманат, заложник, отданный во исполнение условий, брат Анны — умер. Он был старше, да и она — девушка, а не наследник власти.

Но да — её отцом, насколько могла сама Анна знать со слов Игната и самого аманата, её умершего брата, был знатный ногайский бей. По-нашему, по-русски, что-то вроде князя.

Её отец некогда сходил в грабительский поход на Русь. Поход тот оказался неудачным. Ответным набегом с засечной черты русские воины ударили точечно по землям бея. Вот и пришлось ему отдавать своих детей. Земли ногайский князь не отдал, а детей — да.

— Жив ли твой батюшка? — спросил я у Анны.

— Живой… токмо…

— Договаривай! — потребовал я.

Анна заплакала, но сквозь слёзы всё-таки рассказала:

— Меня снасильничали, когда батюшка вновь пошёл на русские земли и привёл великий полон…

Ну, а больше добиться от Анны было ничего нельзя. Она вдрызг разрыдалась. Я попытался было успокоить, но куда там…

Только и смог понять, что одну-единственную мысль:

— И нынче я никому не нужна, порченная. А главное… я тебе не нужна… Возьми меня в свои полонянки! Уж лучше с тобой… — причитала Анна.

Наверное, если бы кто-то был на моём месте, так и согласился б величаво на её мольбы. Да поторопился б своё право утвердить, забыв даже про раны и боль. Но то не я. Мне подобное счастье не нужно. Да и не счастье это вовсе. Если суждено, пусть будет. Но точно не после тяжелых воспоминаний.

* * *

Москва. Кремль

20 мая 1682 года

— Ваше Величество, сие нужно выучить, словно бы молитву, — сказал я, передавая Петру Алексеевичу лист бумаги, где была написана таблица умножения.

Уж и не знаю, выведена ли уже такая в этом времени. Важно другое — царь и понятия не имеет о таблице умножения. А ведь без этого невозможно осваивать арифметику.

— Скука! Не желаю я сие научать! — закапризничал государь.

— А после этого урока обязательно воспоследует история, — мотивировал я государя.

Петру история очень нравилась. Тем более, что пока не требовалось заучивать даты, учить определения. Я посчитал, что такие уж подробности государю ни к чему, учитывая, конечно, что он не так и рвался к их знанию — главное, чтобы принципы