Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин

Некоторые из его людей улыбнулись.

– Может, ваш слуга споет нам лучшую песню, – добавил Фрейга, ибо его вежливость была искренней.

И слуга священника, не заставив себя долго упрашивать, начал гнусаво петь духовную песню о святом, который жил двадцать лет в отчем доме неузнанным, питаясь объедками.

Фрейга и его домочадцы слушали зачарованно. Новые песни редко доходили до них. Но певец скоро остановился, прерванный странным пронзительным воем откуда-то снаружи. Фрейга вскочил на ноги, вглядываясь в темноту зала. Затем он увидел, что его люди не сдвинулись с места, что они в молчании смотрят на него. Снова негромкий вой послышался из комнаты наверху. Молодой граф сел.

– Закончи свою песнь, – сказал он.

Слуга священника быстро пробормотал остальную часть песни. Тишина сгустилась, когда он закончил.

– Ветер поднимается, – тихо сказал один из приближенных графа.

– Злая это зима.

– Снега по пояс, на перевале от Малафрены вчера.

– Это их рук дело.

– Кого? Горного народа?

– Помнишь выпотрошенную овцу, которую мы нашли прошлой осенью? Касс сказал тогда, что это дьявольский знак. Они убили для Одна, он имел в виду.

– Что еще это может означать?

– О чем вы? – потребовал чужеземный священник.

– Горный народ, сударь священник. Язычники.

– Что за Одн?

Молчание.

– Ну, сударь, может, лучше не говорить об этом.

– Почему?

– Ну, сударь, как вы сказали о пении, лучше о святом нынче вечером. – Касс, кузнец, говорил с достоинством, только поглядывая наверх, чтобы указать на комнату над головой, но другой, парнишка с болячками вокруг глаз, пробормотал:

– Курган имеет уши, Курган слышит…

– Курган? Тот холмик у дороги, вы имеете в виду?

Молчание.

Фрейга повернулся к священнику.

– Они убивают для Одна, – сказал он мягким голосом, – на камнях, рядом с курганами в горах. Что внутри курганов, никто из людей не знает.

– Бедные язычники, нечестивцы, – печально пробормотал отец Егус.

– Алтарный камень в нашей церкви из Кургана, – сказал Гилберт.

– Что?

– Закрой свой рот, – сказал кузнец. – Он имеет в виду, сударь, что мы взяли камень на вершине горки из камней, рядом с Курганом, большой кусок мрамора; отец Егус освятил его, и нет в нем зла.

– Прекрасный камень для алтаря, – согласился отец Егус, кивая и улыбаясь, но в конце фразы сверху снова донесся вой. Отец Егус склонил голову и зашептал молитвы.

– Вы молитесь тоже, – сказал Фрейга, смотря на путника.

Тот пригнул голову и начал бормотать, поглядывая на Фрейгу уголком глаза.

Замок обогревался только очагом, и рассвет застал большинство из них на том же месте: отец Егус свернулся, как старая мышь в камышах, странник привалился в закопченном углу, руки сложены на животе, Фрейга лежал навзничь, как человек, убитый в сражении. Его люди похрапывали кругом, во сне начиная было, но не заканчивая жестов. Фрейга проснулся первым. Он перешагнул через тела спящих и поднялся по каменным ступенькам на верхний этаж. Ранни, повитуха, встретила его в прихожей, где несколько девушек и собак спали на груде овечьих шкур.

– Нет еще, граф.

– Но уже прошло две ночи.

– Ах, она только начала, – сказала повитуха оскорбленно. – Должна же она отдохнуть, разве нет?

Фрейга повернулся и тяжело спустился по винтовой лестнице. Женское презрение давило на него. Все женщины, весь вчерашний день; их лица были суровы, они были поглощены в свои мысли; они не обращали на него внимания. Он находился снаружи, за бортом, незначительный. Он не мог ничего сделать. Сев за дубовый стол, он закрыл лицо руками, стараясь думать о Галле, своей жене. Ей было семнадцать; они поженились десять месяцев назад. Он думал о ее круглом белом животе. Пытался думать о ее лице, но не чувствовал ничего, кроме вкуса бронзы на языке.

– Дайте что-нибудь поесть! – крикнул он, стукнув кулаком по столу, и замок Вермаре рывком пробудился от серой спячки утра.

Мальчишки забегали, собаки затявкали, мехи заревели на кухне, люди потягивались и сплевывали у огня. Фрейга сидел, зарыв голову в руках.

Женщины спустились, по одной или по две, к остальным у огромного очага и поклевали пищу. Их лица были суровы. Они говорили друг с другом, не обращаясь к мужчинам.

Снегопад прекратился, и ветер дул с гор, наваливая сугробы у стен и хлевов, ветер настолько холодный, что как ножом перехватывал дыхание в горле.

– Почему Слово Божье не донесено до тех горных людей, жертвоприносителей овец? – это был пузатый священник, говорящий с отцом Егусом и человеком с болячками вокруг глаз, Стефаном.

Они помедлили, сомневаясь, что верно поняли слово «жертвоприносители».

– Они не только овец убивают, – неуверенно сказал отец Егус.

Стефан улыбнулся.

– Да, да, да, – сказал он, покачивая головой.

– О чем вы? – Голос странника был резок, и отец Егус, слегка съежившись, произнес:

– Они… они также убивают коз.

– Овцы или козы, какая разница? Откуда они пришли, эти язычники? Почему им разрешают жить в христианской стране?

– Они всегда жили здесь, – недоуменно ответил старый священник.

– И вы никогда не пытались принести им учение Святой Церкви?

– Я?

Это была хорошая шутка; мысль о том, как маленький старый священник идет в горы, – так что смеялись все долго. Отец Егус, хотя и не был тщеславен, возможно, почувствовал себя немного уязвленным, так как заметил довольно сухо:

– У них свои боги, сударь.

– Их идолы, их бесы, их, как они это называют… Одн?

– Потише, священник, – внезапно вмешался Фрейга. – Обязательно вам называть это имя? Вы не знаете молитв?

После этого путник стал менее надменен. После того как граф резко к нему обратился, чары гостеприимства были разрушены, лица, которые смотрели на него, сделались суровы. В эту ночь его снова усадили в углу у огня, но он сидел там съежившись, не разводя колени для тепла.

Не было песен у очага в ту ночь. Люди говорили приглушенно, умолкая от молчания Фрейги. Тьма ждала за их плечами. Не было ни звука, кроме завываний ветра снаружи и завываний женщины наверху. Она была тиха весь день, но теперь хриплый, глухой крик шел снова и снова. Фрейге казалось невозможным, что она еще могла кричать. Она была худой и маленькой, она не могла нести в себе столько боли.

– Что за проку от них, там наверху! – разорвал он тишину; его люди посмотрели на него, ничего не сказав. – Отец Егус! Есть какое-то зло в этом доме.

– Я могу только молиться, сын мой, – испуганно сказал старик.

– Тогда молись! У алтаря!

Он поторапливал отца Егуса, шедшего перед ним, в черный холод, через двор, где сухой снег кружился, невидимый на ветру, к церкви.