Фарфор Ее Величества - Максим Андреевич Далин

сгорел Приют Туманов, — сказал Гурд. — В утренних газетах сплошные телеграммы из Ельников. Говорят, что пламя было видно за несколько миль, на облаках отсвечивало, что горело ещё в седьмом часу утра, несмотря на дождь. Будто горел не древний замок, а… не знаю… эшелон с горючкой, например. Или склад с боеприпасами. Чему так гореть в замке?

— Общался с адом, — сказал я. — Сплоховал.

— А «Сойка», значит, уже трещит и там, и сям? — усмехнулся Индар. — И у Ликстона хватило наглости заявиться сюда, чтобы получить ещё информацию?

— Объяснения, — сказал Гурд. — Газетёрам нужны объяснения… и многим моим друзьям тоже нужны… Весь город ждёт объяснений. Я шёл сюда и думал, сумею ли побеседовать с вами, капитан Клай, или нарвусь на кого-то из людей Нагберта со всеми вытекающими последствиями…

— Вы серьёзно рисковали, — сказал я.

— Мне не привыкать, — сказал Гурд. — Мне случалось прятать… скажем так… людей, не одобряемых официальной властью… даже ещё до войны. И во время войны. И когда в городе случился кровавый кошмар после смерти короля. Вы не застали, капитан… а я видел, как офицер застрелил особиста… из «одарённых»… и как толпа убивала кривую побирушку, потому что кто-то крикнул: «У этой клеймо тьмы!» Маршал, надо отдать ему должное, быстро навёл порядок… а потом газеты сообщили, что регентом, вероятно, становится Нагберт. Все сильно занервничали.

— Элита не отсвечивает, — кивнул Индар.

— Людям страшно, — сказал Гурд. — Многие предпочли бы маршала.

Интересно, подумал я, почему мы с ним так разговариваем? А он с нами так — почему? Какой-то он до предела откровенный. С чего бы?

— А вы бы маршала предпочли, мессир Гурд? — спросил Рэдерик.

Гурд удивился и напрягся, как почти всегда те, кто начинает общаться с нашим принцем. С детьми вообще многим тяжело говорить, а тут…

— Да, принц, — сказал Гурд. — Я думал, что будет… спокойнее… хоть на некоторое время.

— Пока мессира Норфина не убьют? — спросил Рэдерик.

Умеет шокировать взрослого дяденьку, доброе дитя.

— Армия сумела прекратить беспорядки в городе за пару дней, — сказал Гурд. — Мы предполагали… что у страны будет время отдышаться после войны…

— А «мы» — это кто? — спросил Рэдерик с любопытством.

— Горожане, — сказал Гурд. — У меня половина города в знакомых и друзьях. Далеко не все — аристократы. И с газетёрами я общаюсь плотно… и знал, например, Найга из дома Вьюги, автора «Кошечки» знаменитой… вчера видел его… не знаю, жену или вдову. Она до сих пор не в курсе, в тюрьме он или мёртв.

— А за что его посадили в тюрьму? — спросил Рэдерик.

— Ещё при Рандольфе же запретили эту песенку, — сказал Гурд. — А Найга арестовали по подозрению в шпионаже, с тех пор никто ничего и не знает.

— Запретили песенку? — поразился я. — Дурацкую песенку? Про кошечку?

Индар удивился не меньше меня:

— Так совершенно антиправительственная и провокационная песенка же. Ты вообще слышал её до конца, Клай? Эту песенку ещё весной запретили. И ещё десяток. «Кошечка мурлыкала своре адских гончих, а иначе сшили бы муфту из неё», понимаешь?

— А про адских гончих нельзя было петь? — спросил Рэдерик уже Индара. — Будто их нет?

— Видите ли, ваше прекраснейшее высочество, — сказал Индар, — под адскими гончими в этой песенке подразумевались, очевидно, те милые люди, которые получили особые полномочия от вашего отца. Ну и в целом нельзя же было вот так прямо заявлять, что война ведётся при помощи адских сил! Адские силы предполагались на побережье… верно, Клай?

— Наверное, — сказал я. — Газеты у вас были знатно гнусные. Вот это всё бы послушать Ликстону, он бы повеселился… что это у нас получается беседа без газетёров? Тем более, как я понял, Гурд намекает, что он у них внештатным сотрудником был? Ну вот, давайте всем и расскажем. Как вы считаете, Гурд?

Гурд от происходящего ошалел уже окончательно, но возражать не стал. И мы послали лакея за щелкопёрами, звать их в нашу же гостиную.

Ну а что? Пусть ещё и светокарточки сделают, как наш Рэдерик сидит с ногами на диване в обнимку с Барном и с собачкой, а вокруг сплошной фарфор. Мол, гори оно всё синим пламенем — а принц жив, мы тоже, коронация не отменяется и не откладывается. Тем более что мы уже всё равно более или менее договорились, в каком направлении будем врать… ну или не врать, а просто гнать… В общем, по лицу Гурда мы уже поняли, что получается неплохо.

И получилось — обалдеть.

Потому что это получился обмен информацией. Не то что репортёры расспрашивают важных мессиров из правительства, а те им свысока бросают крошки и дают инструкции, а прямо они нам рассказали, как в городе, а мы им — что планируем делать в связи с последними новостями.

И получилось… почти без вранья. Почти. Потому что не рассказывать же было простецам про Зыбкие Дороги и Оуэра, действительно!

Ликстон смотрел на меня влюблёнными глазами и рассказывал, что самая-то первая телеграмма пришла из Ельников не от собственного корреспондента «Сойки», а от его, Ликстона, двоюродной тётки, чудовищно деятельной и чудовищно любопытной особы. Дом этой тётки находится на окраине Ельников — и в ясную погоду Приют Туманов был виден из её окон отлично. И вот тётку мучила бессонница, она читала роман за полночь — и увидела страшное зарево…

И не лень же старой даме было ночью, в дождь, ловить ночного извозчика и нестись на телеграф на станции, почти в получасе ходьбы от её дома, будить дежурного телеграфиста и втолковывать ему, насколько это важно! Он быстро понял, впрочем. И, конечно, любимому племяннику и его газете дама сделала пышный подарок! «Сойка» выкинула экстренный выпуск, когда часы едва пробили пять, а в шесть утра горожане уже знали, что Приют Туманов сгорел — и неизвестно, что сталось с его хозяином… о котором говорили как о будущем правителе страны.

Немудрено, что столица стояла на ушах.

Но стояла аккуратно, потому что не питала насчёт Нагберта иллюзий, помнила, как при Рандольфе можно было огрести полной ложкой за любую крамолу, а во время недолгой диктатуры маршала солдаты сперва стреляли, а потом интересовались, в кого попали.

Так что, несмотря на ранний час, на ногах уже были все, болтали и в конторах, и на рынке, и в кондитерских, и в гостиных, и на тех заводах, которые каким-то чудом работали, хоть и в треть мощности. От гвардейцев Норфина те, у кого хватило храбрости выбраться на площадь дворца, узнали в ярких красках, как Нагберт уехал, сопровождаемой Люнгерой, её