Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Он заставил себя вернуться к работе.

Но на заднем плане тревога продолжала жужжать, не громко, но настойчиво, словно капли воды, падающие в тишине.

Он не позволил себе думать об этом дольше.

Работа.

Надо работать.

Он продолжал записывать, не поднимая глаз, погружаясь в механику действий, позволяя им заглушить лишние мысли, позволяя рутине накрыть его, как волна, утащить в привычное течение, в котором не было места сомнениям.

И вдруг — голос.

Громкий. Грубый.

Резко, словно удар обухом, он прорезал размеренную тишину коридора, заполнив пространство, отозвавшись в стенах, заставив воздух сгуститься.

— Я не собираюсь доверять своё здоровье мальчишке! Где ваш нормальный врач⁈

Мирослав замер.

На долю секунды.

Пальцы продолжали сжимать ручку, но рука оставалась неподвижной.

«Ну вот. Опять».

Его имя снова звучало не как имя врача.

Его называли мальчишкой, не специалистом, не тем, кто провёл годы, изучая медицину, не тем, кто сдал экзамены, провёл десятки операций, исправил сотни ошибок чужими руками.

Мальчишка.

Как звучат те, кого ещё можно не воспринимать всерьёз.

«Почему?».

Разве его опыт можно измерять возрастом? Разве знание зависит от того, сколько тебе лет? Или всё гораздо проще?

«Омега. Всё дело в этом».

Он мог быть кем угодно, мог выучить любую теорию, отточить любую практику, но для них, для некоторых из них, это никогда не будет достаточным. Потому что в этом мире альфы привыкли видеть в омегах помощников, младших, тех, кто должен слушаться, а не лечить.

Его взгляд скользнул по рукам.

Они были спокойны.

Ни дрожи, ни сжатых в кулаки пальцев.

Он привык к этому.

Но привыкнуть — не значит перестать чувствовать.

За дверью голос звучал всё громче, и в нём уже не было просто недоверия — там было раздражение, досада, а может, даже злоба, злоба на то, что мир не устроен так, как удобно лично тебе.

— Доктор Миргородский опытный специалист, он…

Санитар-омега говорил сдержанно, осторожно, но его тут же перебили.

— Он слишком молодой! — фыркнул пациент. — И вообще… Что, старшие врачи теперь у вас только на важных случаях? Мне что, теперь практиканты диагнозы ставить будут⁈

«Практиканты».

Слово врезалось в сознание.

Мирослав медленно закрыл журнал, поднялся со стула, расправляя халат, и шагнул к двери.

Его движения были спокойными, неторопливыми, но внутри этого спокойствия скрывалась чёткая, холодная решимость.

Он не будет доказывать.

Не будет оправдываться.

Он просто сделает свою работу.

Он потянулся к дверной ручке, толкнул дверь.

Вышел в коридор.

И встал напротив пациента.

Коридор, наполненный запахами антисептика, старого дерева и чего-то неуловимо тяжёлого, внезапно показался тише, чем прежде. Люди проходили мимо, санитары-омеги сновали в тени, кто-то из врачей обсуждал очередную неразрешимую проблему нехватки материалов, но все эти звуки словно приглушились, растворившись в воздухе. Всё внимание Мирослава было приковано только к одному человеку.

Альфа стоял напротив него — крупный, с резкими чертами лица, чуть нахмуренными бровями, взглядом, в котором смешивались привычка командовать и раздражение от того, что мир вдруг оказался не таким, каким он хотел его видеть. Взгляд его скользнул по Мирославу сверху вниз, медленно, неторопливо, с той ленивой, но тщательно рассчитанной манерой, которую обычно используют люди, привыкшие оценивать, взвешивать, сравнивать.

«Он не видит перед собой врача».

«Он видит мальчишку. Омегу. Того, кого можно поставить под сомнение».

Его губы чуть дрогнули в усмешке.

— И это мой врач?

Фраза была брошена не как вопрос, а как утверждение, как вызов, как проверка границ. В его голосе звучало недоверие, презрение, но больше всего — ожидание. Он хотел увидеть реакцию. Хотел увидеть, как этот молодой омега замешкается, как дрогнет в голосе нотка неуверенности, как мелькнёт что-то слабое в глазах.

Но ничего этого не было.

Мирослав выдержал паузу. Он не отвёл взгляда, не позволил словам пациента проскользнуть глубже, чем они стоили. Обычная фраза, брошенная с той же небрежностью, с какой смахивают пыль с рукава. Только вот она не была обычной.

Потому что он слышал её не впервые.

— Если вы сомневаетесь, у вас есть два варианта: либо остаться и получить лечение, либо уйти и не тратить ни моё, ни своё время.

Голос его был ровным, спокойным, но в этой ровности было что-то острое, что-то, не поддающееся сомнению, что-то, что одним коротким ответом перечёркивало всю значимость предыдущей реплики.

Тишина.

Коридор не умолк, но Мирослав чувствовал, как в этот момент всё будто замирает. Пациент не ожидал такого. Это было видно по тому, как на мгновение его брови едва заметно дёрнулись вверх, как взгляд стал чуть более пристальным, как пальцы на его руке сжались в кулак и тут же разжались.

«Он думал, что управляет ситуацией».

«Но ситуация не двинулась в ту сторону, в которую он рассчитывал».

И это его не устраивало.

Но он не знал, как именно отреагировать.

Альфы привыкли к власти — не просто к возможности распоряжаться, но к тому, что их слово весомо. Их фраза должна менять обстановку, влиять на ход разговора, задавать ритм диалога. Но здесь этого не произошло. Врач не попытался оправдываться, не бросился доказывать свою компетентность, не смутился, не ответил с подчинённой вежливостью. Он просто поставил его перед выбором.

Простым, как дверь: либо входишь, либо уходишь.

«И что теперь?».

Пациент хмыкнул. Это был не смех, а попытка сохранить лицо, приглушённое выражение раздражённого удивления, завуалированное в небрежную насмешку.

— Хороший ты, значит, врач, да?

Но Мирослав уже не реагировал.

Он повернулся, толкнул дверь кабинета и, не оборачиваясь, сделал шаг внутрь.

Пациент стоял несколько секунд, явно обдумывая ситуацию, затем качнул головой, будто самому себе, и всё же вошёл следом.

Мирославу не нужно было смотреть на него, чтобы понимать: он вошёл не потому, что перестал сомневаться.

А потому что не мог позволить себе уйти.

Пациент садится в кресло с той напряжённостью, что бывает у людей, привыкших держать всё под контролем, но внезапно оказавшихся в позиции вынужденного ожидания. Он делает это неохотно, чуть резковато, будто демонстрируя своё недовольство не словами, а жестами — как