Моровое поветрие - Рита Хоффман

в большом доме, сложенном из сруба, и пахло там семьей, стаей. Деды и бабки, молодухи и юнцы, а малышни и того больше. Старшие носили одежду из кожи, охотились, один из дедов все палкой потрясал, а одна из молодух пела, да так красиво!

Больше ничего не знал Лука о доме. Не помнил. Все воспоминания Псарь прутом выбил.

Лука бродил в высокой траве и думал, руки сами по себе цветы срывали и сплетали их меж собой. В темноте он видел не хуже, чем днем, нарвал ромашек охапку, уселся на землю и стал напевать песню, которую сумел сохранить в памяти.

Венок плелся, песня лилась, река шумела, и лес ей вторил. Лука забыл о своих горестях, прикрыл глаза, а когда открыл снова, увидел поодаль девицу. Он замолчал, прищурился, а незнакомка без страха прямо к нему пошла.

– Чего ж ты не поешь больше? – громко спросила она.

– Голосом меня боги не одарили, – ответил Лука. – Не страшно тебе к незнакомцу в темноте приближаться?

– Это меня бояться надо, – заявила девица. – Давай вместе споем!

– Известна тебе эта песня? – удивился Лука. – Откуда?

– Оттуда, откуда и тебе. Матушка пела, когда я совсем щенком была.

– Щенком?

Девица рассмеялась, в косах зазвенели колокольчики. Украшения чудные серебром сияли в лунном свете, глаза искрились весельем.

– Ну же, братец, – ласково сказала она, – напой.

Медленно и неуверенно Лука запел вновь, а девица подхватила. Она уселась рядом, закрыла глаза и подняла лицо к небу. Не из слов сплеталась эта песня, а из звуков и воя, рвущегося из груди.

Незнакомка была похожа на волхва, вышедшего из лесу: ноги босые, жилетка и рубаха грубая, на шее множество бус, в косах и перья, и колокольчики, и кожаные шнуры. И лицо необычное, не видал таких Лука: раскосые глаза, покатый лоб, кожа темная, загорелая.

– Кто ты такая? – спросил он.

– А ты, братец? Кто ты?

– Глупая игра.

Девица улыбнулась, помолчала, затем сказала:

– Сам знаешь, кто я. И кто ты. И песню печали я твою услышала. Никто, кроме нас, ее не поет.

– И много вас здесь? – с опаской спросил Лука.

– Достаточно. Нападать на тебя никто не станет, братец, если ты сам зла нам не желаешь. Венок для любимой? Она как мы?

Лука покачал головой. Забыл он про венок, про все забыл, глядел на девицу во все глаза и поверить не мог, что настоящая она, что это не морок.

– Вы с людьми уживаетесь? – спросил он.

– Уживаемся, но ушли из города, – ответила девица.

– А что в Коляду и на Ивана Купалу делаете?

– Уходим подальше в лес, к горам, туда, где людей отродясь не было.

Помолчали они, обменялись понимающими взглядами.

– Почему подошла ко мне?

– Потому что ты песню печали пел. Я думала, кто-то из наших, но потом запах твой учуяла и поняла, что не встречала тебя раньше.

– А сама что в такое время здесь делала?

– Следила, чтобы люди после гуляний в наш лес не забрели. Откуда ты пришел?

– Так из города, – пояснил Лука.

– Нет, сюда, в эти земли. Где твой дом?

Он посмотрел на девицу и решил, что если и может рассказать кому-то о своей боли, то только ей.

– Пришли мы из Ясностана, далеко это, и дом мой, наверное, где-то там остался.

– А кто второй?

Лука непонимающе посмотрел на девицу.

– Ты сказал «мы».

– Мой друг.

– Человек? – девица прищурилась.

– И что с того? – Лука подобрался, готовый защищаться.

– Ты клятву ему дал? Тише, тише, не нужно на меня рычать. – Девица вздохнула. – Мы потому и ушли от людей подальше. Не даем больше клятв, не привязываем себя к людям. Никогда это добром не заканчивается.

– Но это наша природа. Наше наследие, – попытался поспорить Лука.

– Время героев прошло, братец, – с тоской в голосе сказала девица. – Никто больше верность волкодлачью не ценит. Пусть друг твой бережет тебя, да хранят вас боги.

Она вдруг подалась вперед и прижалась прохладными губами ко лбу Луки. Тот опешил, а пока пытался хоть что-то сказать, девица уже вскочила и прочь пошла.

– Увижу я тебя еще?! – наконец совладав с голосом, выкрикнул Лука.

– Коль захочешь! – крикнула она в ответ. – Спой песню, и я услышу!

Не верил он в свою удачу, все смотрел и смотрел на спину уходящей девицы, пока она среди деревьев не скрылась.

Волкодлаки? Здесь? Неужто повезло ему наконец, неужто встретил он тех, кто понять его сможет?!

Голова закружилась, сжал Лука виски руками и успокоиться попытался. Но как тут успокоишься, если сердце колотится, если кровь разгоряченная по жилам бежит?! Петь впору, плясать, и, хвала богам, горят еще костры в Яриловом граде, да и есть тот, кто разделит с ним счастье.

Лука вернулся в город, темными улочками бежал, скрывался от глаз посторонних, а как ко дворцу царскому приблизился, перешел на шаг, отдышался. Пела душа его, цвела, за спиной словно крылья выросли.

Веселящийся народ разбредаться и не думал: хороводы кружились, гусляры играли, молодые и старые пели, славили мать сыру землю и молодого царя. Сам Елисей сидел за одним из столов, поднимал кружку каждый раз, когда кто-то выкрикивал его имя, но все его внимание сосредоточено было на Ведане. Та говорила что-то, улыбалась, а царь глаз от нее оторвать не мог.

Лука обхватил Владлена со спины, оторвал от земли и закружил. Разило от друга медовухой и дымом, волосы влажные прилипли к лицу. Хохотал Владлен, все вырваться пытался, но куда ему против волкодлака.

– Дурак! – выкрикнул он, когда Лука его на землю опустил. – Мне и так от медовухи дурно, а ты…

Лука не стал слушать его нытье, поправил венок на светлых волосах, распутал ленты.

Кончиками пальцев Владлен потрогал венок, улыбнулся хитро и спросил:

– К лицу мне?

– Все тебе к лицу, – с усталой улыбкой ответил Лука.

– Довольный ты больно. – Владлен прищурился. – Случилось что-то хорошее?

– Случилось.

– Расскажешь?

Вместо ответа Лука утянул его в хоровод, заставил через костер прыгать. Медовуха текла рекой, рубашки стали липкими от пролитого, ноги ныли от усталости, но не заканчивались пляски, продолжались гулянья.

Уговорил народ Елисея с ними поплясать, а тот Ведану за собой увлек. Только брат ее так и сидел на лавке да хмурился, но кто там на него смотрел? Все на царя молодого глазели.

А Лука все представлял, как расскажет другу о встрече с девицей-волкодлаком. Не терпелось поделиться радостью, но он молчал, ждал подходящего момента.

Небо начало светлеть, гуляки засобирались по домам. Лука устал, выдохся, еле переставлял ноги, а Владлен знай себе коленца выписывал да девицам улыбался. Все ему нипочем было, медовуха свалить не сумела, усталость тоже не брала, но подруги его новые зевать начали, прощаться.

– Эх, какая хорошая ночь! – Владлен потянулся и зевнул сладко. – Жаль, что к концу подошла.

– Жаль? Да старики прямо под лавками спать повалились, – заметил Лука. – Это ты у нас двужильный.

– Опять ворчишь! – Владлен рассмеялся. – Признавайся, что случилось с тобой? Если б сам не видел, ни за что бы не поверил, что ты плясать выйдешь!

– Пойдем домой, – позвал Лука, пятясь к царским палатам. – Там и расскажу.

Владлен усмехнулся, поправил венок и без вопросов последовал за другом в прохладу дворцовых переходов. Угрюмые стражники, пропустившие веселье, провожали их хмурыми взглядами.

Войдя в покои, Владлен захлопнул дверь и повалился на постель. Глаза его осоловелые попытались на Луке сосредоточиться, но все никак – закрывались глаза сами собой, Дрема следом за ними в покои вошла.

– Спи, – тихо сказал Лука, присев рядом.

– Но ты хотел что-то рассказать, – запротестовал Владлен и тут же зевнул.

– Потом. Будет еще время.

– Потом начнется время охоты, – пробормотал Владлен, в одеяло заворачиваясь. – Найти бы ту, что хворь на город наслала… Как там звали ее? Эх, ведьма проклятая, все они одинаковые…

Уснул.

Лука снял с головы Владлена венок, положил его на стол, затем вернулся к постели и накрыл друга вторым одеялом. Все-таки победила его усталость, а ведь еще несколько мгновений назад он выглядел так, будто весь день проплясать мог.

Ничего другого Луке не оставалось, кроме как стащить провонявшую потом рубаху, плеснуть в лицо водой из деревянного ушата и покинуть покои