Инженер 2: Тульские диковинки - Алим Онербекович Тыналин

Пожали друг другу руки. Ладонь у него мягкая, теплая, привычная к деньгам и счетам.

— Счастливо добраться, Савва Лукич. Пусть ваш контракт будет выгодным.

— Спасибо, ваше благородие. И вам желаю всего наилучшего. — Он помолчал, затем добавил с легкой усмешкой: — Уж вы там, в Туле-то, этих оружейников наших проймите. Больно заносчивы стали, на старых порядках сидят, не двинутся. А перемены нужны, без них никуда.

— Постараюсь.

Савва Лукич поклонился, подхватил саквояж, пошел к постоялому двору. Обернулся на пороге, помахал рукой. Я ответил тем же.

Степан впряг свежих лошадей, забрался на козлы. Я сел в коляску, закрыл дверцу. Теперь один. Впервые за все дни пути совершенно один.

Коляска тронулась. Станция осталась позади.

Тишина внутри стояла непривычная. Не слышно разговоров, смеха, споров.

Только скрип колес, цоканье копыт, свист ветра за окном. Рессоры работали мягко, плавно гасят толчки. Сиденье удобное, спина не болит. Можно откинуться, расслабиться, думать.

Дорога шла меж лесов, сосны стояли ровными рядами, между стволами пробивалась молодая трава. Солнце клонилось к западу, тени удлинялись. Вечер близко.

Еще одна станция. Степан остановил лошадей, спрыгнул с козел. Я вылез размять ноги. Смотритель вышел на крыльцо, увидел коляску, присвистнул:

— Вот это экипаж! Первый раз вижу такой. Откуда везете?

— С юга, — ответил я коротко. Уже привык к восторгам публики.

— Работа ладная. Кто делал?

— Разные мастера помогали.

Смотритель обошел коляску, потрогал рессоры, заглянул внутрь. Покачал головой с одобрением.

— Красота. Ехать удобно небось?

— Удобно.

Он еще постоял, поглядел, потом ушел в конюшню выводить лошадей.

Я зашел в дом станции, купил хлеба, молока, вареных яиц. Вернулся к коляске, поел, стоя у окна. Степан поил лошадей, проверял упряжь.

— Ваше благородие, — окликнул он, — до Тулы осталось верст сорок. К ночи доедем, если не задерживаться.

— Поехали.

Сел обратно в коляску. Степан забрался на козлы, тронул вожжами. Лошади двинулись, колеса заскрипели.

Последние версты. Солнце садилось, небо розовело, затем темнело. Звезды начали пробиваться сквозь сумерки. Дорога шла прямая, ровная, видимо, ближе к городу ее лучше содержали.

Я сидел у окна, вглядывался в темноту. Впереди должны скоро показаться огни.

И вот они появились. Сначала редкие, отдельные точки. Потом больше, чаще. Окна домов, фонари на улицах, факелы у ворот.

Тула.

Коляска въехала на широкую улицу, мощеную камнем. Колеса застучали по булыжнику. По обе стороны тянулись дома, двухэтажные, каменные, окна светились. Вывески над лавками: «Мануфактурные товары», «Железо и скобяные изделия», «Трактир».

Народу на улицах мало, вечер поздний. Изредка проходили прохожие, кутались в тулупы, спешили по своим делам. Проехала телега с дровами, возница окликнул лошадь сонным голосом.

Степан вел коляску уверенно, видимо, знал город. Свернул на другую улицу, потом еще на одну. Остановился у двухэтажного дома с вывеской «Гостиница».

— Приехали, ваше благородие. Лучшая гостиница в городе. Купцы здесь останавливаются, господа проезжие.

Я вылез из коляски, размял затекшие ноги. Воздух прохладный, пахнет дымом из труб, навозом, металлом. Город мастеров. Город заводов.

Над крышами виднелись фабричные трубы, высокие, кирпичные. Из некоторых шел дым, значит, работают и ночью. Вдали слышался глухой стук молотов, звон металла. Оружейные заводы не спят.

Степан стащил мой чемодан с крыши, поставил у крыльца. Распряг лошадей, карету оставил в стороне рядом с другими экипажами. Подошел, снял шапку:

— Ваше благородие, довез как обещал. Коляска ваша теперь, документы у вас. Мне пора обратно, на станцию.

Я достал кошелек, отсчитал деньги, добавил сверх оговоренного. Степан поклонился, засунул деньги за пазуху.

— Спасибо, ваше благородие. Дай бог вам здоровья и удачи в делах.

— Спасибо тебе, Степан. Возвращайся осторожно.

Он забрался на лошадь, тронул пятками, повел остальных за собой. Я смотрел, как ямщик удаляется, пока он не скрылся с лошадьми за поворотом.

Остался один. В чужом городе, ночью, с чемоданом в руках.

Я подхватил чемодан, поднялся по ступеням на крыльцо гостиницы. Толкнул дверь, вошел внутрь.

Начинается главное.

Глава 7

Прибытие

Солнце поднималось над крышами, золотило купола церквей. Я вышел из гостиницы около восьми часов, застегнул мундир до последней пуговицы, поправил фуражку.

Город просыпался. По Киевской улице тянулись телеги с дровами, углем, мешками. Возницы покрикивали на лошадей, щелкали кнутами. Мимо прошла женщина с корзиной, в платке, юбка волочилась по пыльной мостовой. Двое мальчишек-подмастерьев бежали куда-то, таща тяжелый ящик с инструментами.

Пахло дымом из труб, свежим хлебом, навозом. Из открытых окон кузниц доносился стук молотов, ровный, методичный. Где-то визжала пила, кто-то колол дрова во дворе. Обычные звуки города мастеров.

Я шагал не спеша, разглядывая Тулу. Дома большей частью двухэтажные, каменные, побеленные или покрашенные в желтый, серый цвет. Окна с ставнями, крыши железные или деревянные. Вывески над лавками: «Железо и скобяные изделия. Купец Иванов», «Мануфактурные товары», «Самовары фабрики братьев Баташевых».

Самовары. Значит, производство уже налажено. Интересно, какие там стоят станки, как организован процесс.

Через три квартала улица расширилась, вывела на площадь. Посередине собор, белокаменный, с золочеными куполами. Вокруг каменные здания в два-три этажа. Справа здание с колоннами, табличка «Губернское правление».

Я поднялся по ступеням на крыльцо. У входа стоял городовой в форме, с алебардой. Кивнул мне, пропустил без вопросов, офицерский мундир служил пропуском.

Внутри пахло пылью, чернилами, табаком. Коридор длинный, потолки высокие.

Пол деревянный, скрипучий, натертый воском. Стены выкрашены в бледно-зеленый цвет, кое-где штукатурка облупилась. Вдоль стен двери канцелярий, медные таблички: «Казенная палата», «Строительное отделение», «Канцелярия губернского инженера».

Последняя то, что мне нужно.

Я остановился у двери, постучал. Изнутри послышалось приглушенное:

— Войдите.

Повернул ручку, вошел.

Комната большая, окна выходят на площадь. Щедро льется свет, пылинки плывут в лучах. Три стола, за ними писари, пожилые чиновники в поношенных сюртуках. Перья скрипят по бумаге, один из них что-то бормочет себе под нос, сверяя цифры в гроссбухе.

Четвертый стол стоит у окна, отдельно. За ним сидел человек лет пятидесяти, в очках, с поредевшими волосами, зачесанными назад. Лицо усталое, серое. Сюртук темный, воротничок накрахмаленный, но уже потертый на сгибах.

Он поднял голову, посмотрел на меня поверх очков.

— Чем могу служить, ваше благородие?

— Капитан Воронцов, — представился я, подходя ближе. — Приехал по приглашению статского советника Писарева. Вот письмо.

Достал из внутреннего кармана конверт, протянул. Чиновник взял, развернул медленно, словно каждое движение давалось с усилием. Глаза пробежали по строкам, губы чуть шевелились.

Отложил письмо на стол, снял очки, принялся протирать платком.

— Алексей Петрович уехал.

Молчание. Я стоял, ждал продолжения.

Чиновник надел очки обратно, посмотрел на меня.

— В Петербург. Две недели