Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

– Мурка, куда это ты?

Кошка пошла вдоль забора, примеряя новое место.

– Кис-кис!

Глаза сверкнули слюдяно, а котенок, которого она несла в пасти, пискнул негодующе. Подбежав к воротам, Мурка нырнула в брешь.

– Мурка. – Борис звал ее, выйдя наружу, но в бурьяне пустыря мог бы спрятаться и лев, рык которого долетал до стен многоэтажек в полуверсте. Но зачем льву прятаться?

Он поискал еще. Нет, убежала. Куда, от кого? Нога наступила на ком земли. Лихой ров. Накопал директор утром. Думает, станет суше в зверинце. Хорошо бы.

Он прошел вдоль дренажной канавы. Все равно не спится.

Была б гармонь – заиграл бы одиноко. Кабы умел в придачу. А это что?

На оборванном конце кабеля надулся фиолетовый огонек, слетел вниз и растворился в земле.

Краник не до конца завернули. Утечка электричества. Еще тряхнет.

Не отводя от кабеля глаз, он попятился. Минута, другая, и новый огонек затлел на расплетенных жилах.

Цветет электрический папоротник. Его время. Назад, назад, в берлогу. Сны, поди, заждались. Где там Бориска, чего еще ждет?

Едва он встал на ступеньку, как с крыш вагончиков, ферм прожекторов, крон деревьев всполошенно поднялись вороны – сотнями, стаей, дружно вспарывая крыльями воздух южной ночи. Смятенные абрисы то и дело затмевали полную, тяжелую луну. Невидимо покружив в небе, стая потянулась к городу, грай замолкал вдали над чемоданами многоэтажек. Новую кормушку ищут? Дуры. Днем поискать надо, когда светло. И где найдут, помойка – тайга нищих, скорее сами супчик облагородят. Наваристые-c, ваше превосходительство, даром пернатые-c.

Узкий, на ширину плеч, коридорчик; тамбур для бережения тепла зимой, летом же – для отработки навыков ориентации в темноте. Свет, падавший из окошка, выдает тень за порожек, а порожек за тень. Больно даже обутому, а босому? Пошел черт по бочкам, как маменька говаривает.

Включив лампочку, он взял книгу. Неделю как читает, а дальше семнадцатой страницы не ушел. Почитаем, состоятельные кроты.

Шаги за стеной. Кот бродит вокруг хозяйской сметаны, разлитой по мелким блюдечкам общепитовского фаянса.

Борис перелистнул страницу. Ничего не понять. Имена, кликухи по восемь на абзац. Телефонная книга, а не детектив. Вечер с телефонной книгой – что может быть прекраснее? Поздний вечер. Ночь. Июльская ночь.

Лампочка в вывороченном из гнезда патроне, груша-дичок детской загадки, засветила до рези в глазах. Крохотная Новая созвездия Берлоги.

Шаги приблизились и стихли. Дышит кто-то жадно, шумно, словно придурок под окнами женского общежития. Или все ветер да скрип вагона?

Борис привстал, откинул занавеску. Разве что увидишь? Он приблизил лицо к стеклу, скорее коричневому, чем черному из-за отражающейся в нем каморки. Право, сквозь взбулгаченную лужу антиподов разглядеть легче. Во мраке, сливаясь с ним до неразличимости, не виднелась, скорее – угадывалась образина, заросшая коротким сивым волосом по самые глаза.

Пустое. Чушь поросячья. Спать надо вовремя ложиться тем, кто на голову слаб.

Он погасил свет, постоял. Никого там нет, конечно. За окном то есть. Борис полез в изголовье койки, отыскивая наушники плеера, натянул их на голову, нажал клавишу. Слабенькие батарейки едва тянули, отчего голос Высоцкого сползал на вязкое, тягучее завывание. Еще чуть-чуть, и плеер смолк. Концерт окончен, сели батарейки. Издохли.

Футляр кассеты упал на пол. Борис зажег спичку, наклонился, а когда распрямился, в окне светились рядышком два вишневых уголька.

Спичка, догорев, обожгла пальцы, и только тогда Борис метнулся к окну, опустил раму и наполовину высунулся наружу.

Никогошеньки нет. Шалят нервишки у Шифмана Мишки.

Жесткая, неподатливая койка у́же игольного ушка, и пройти по ней в сон можно лишь ползком, вжимаясь животом и цепляясь руками за края, иначе сорвешься и упадешь в пропасть бессонницы.

Рука сама отыскала лист таблеток, выдавила одну, вторую, третью. Ладно, с завтрашнего дня по полтаблеточки долой. На снижение пора. На посадку.

* * *

Сердце трепыхалось крысюком, сдуру угодившим в силок, нерасчетливо, бестолково, впустую тратя скудные силенки. Плотник поднял голову с лежака, прислушался. Ни суеты, ни привычной ругани побудки. Помстилось. И не заснуть ведь! Храпы, всхлипывания, сонные причитания – бульбушки жидкой похлебки. Вскипела, вскипела. Черпаком в миску – плюх! Только брызги успевай корочкой подчищать, пока стынет.

Шершавая неструганая доска перегородки тихонько скрипнула, когда он привалился к ней спиной. Теплая, сухая, не промозглый камень погреба. Зато на камне копилась влага густых смрадных паров, крохотные капли, которые он с бабкой в очередь искали по стенам погреба. За несчетные дни он вызубрил каждую трещинку, каждый уголок клади, у него было заветное местечко, куда бабка не могла добраться, он вылизывал камень досуха, досуха, потому что рот, язык тлели, будь деревянные, занялись бы от нестерпимого зноя жажды. Бабка в конце концов не выдержала, выползла наверх, под небо, приоткрыв на миг крышку, и сразу воздух стал дымным, пепельным, поначалу даже приятным и вкусным. Бабки он больше не видел и злился на нее, потому что камни сразу стали суше, с одного какой пар, горе…

Плотник застонал. Все в прошлом, далеко. Сейчас он свободный, вольный человек, подлечили, поучили, пособие назначили – живи! Что люди не верят, дурачком считают, так не со зла. По неразумности. По его неразумности, советовали же молчать. Нет, город не по нем. И остальные деревенские так же думают, письма пишут. Надо опять собраться колхозом, власти не откажут. Если по-хорошему, такую жизнь можно устроить…

Плотник лежал, улыбался, мечтая о колхозной жизни, – до самого утра.

* * *

– Учти, для хищника ты не враг, а источник еды. Кто будет ссориться с источником еды? И если зверь накормлен, а кормишь его ты, он тебя терпит. Кормить вовремя и по рациону – твоя индивидуальная техника безопасности, – Лавлинский стоял с Борисом у ряда кошачьих. – Но у нас есть звери цирковые, побывавшие в работе. Это – другое дело. Зверь глуп, но хитер. Он бывает злым, но не бывает добрым. Он может ненавидеть человека, но не может любить. Он должен бояться тебя, бояться настолько, чтобы притворяться добрым, смирным и ласковым. Поэтому всегда будь начеку. Никогда не замахивайся попусту. Решил бить – бей, больно и сильно. Зверь должен знать, что человек – главный.

– Уж и бить…

– Зря не бей. Но спуску давать не моги. Учти, после тебя с ним тоже будут люди работать, зверь должен знать, что ему дозволено, а что – никогда… Но хищника опасаешься инстинктивно, это помогает. А вот рогатые да копытные – от них больше всего нашего брата страдает. Особенно