Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

По коридору протопал Комод. Скучно бедолаге, остальные в разгоне, на инкассации. Сегодня нужно решать, что со зверинцем, брать или прикупить еще один магазин. Думать быстрее, пока не расползлась информация, отбирать всегда труднее. Шпана шпаной и остается, всю жизнь урывать, на той же инкассации. А это – Эпизод. Накопление капитала. Не вычитать след, а множить, жизнь не спринт от скока до нар, а марафон.

Зазвенел далекий звонок. Президент глянул на экран монитора. У двери топтался Мирон, инкассатор. Ну, что принес кукушонок в клювике отцу-президенту, чем откормит?

Комод заводил инкассатора в кабинет, а на дисплее уже мерцали данные по зооцирку, дебет-кредит, нетто-брутто.

– Итак? – Президент достал сигару – толстую, короткую, золоченой гильотинкой отсек кончик, ритуал, имидж, и только затем посмотрел на Мирона. – Итак?

– Отказались. – Глазенки инкассатора бегали, что у мальца, проигравшего в пристенок хлебные деньги.

– Отказались? – Обрезанная сигара вернулась в ящик.

– Нет, говорят, и все тут.

– Нет? – Президент прищурился. Другой имидж (про себя он произносил «имиж». Общественная работа с первого курса, столько времени отняла – от учебы, книг, смешно вспомнить, наукой хотел заниматься. «Американская поэзия девятнадцатого века», гуманитарий драный. А общественная работа многое дала, теперь как пригодилось!). – Нет?

– Это он сказал, он, – зачастил Мирон, – директор, с китайской фамилией который.

– Моим парням «нет» не говорят, Мироша. Так уж получилось, что не говорят. Поработали парни, заслужили уважение. А тебе вдруг отказали. Нехорошо. Или ты уже не мой парень?

– Я, как вы велели, объявил, вырос налог, а он ни в какую.

– Плохо объявил, значит. Неубедительно. Подрываешь репутацию фирмы. Не ты ее создавал, не тебе ее и рушить, Мироша.

– Я… Я его…

– Уж постарайся, милый.

– Он не в себе был, директор. На колесах или ширнул чего. Бешеный.

– Плохо, Мироша. Выходит, забоялся мужика. Ладно, найдем работу по силам. У них девчонка работает, верно?

– Верно.

– Скучно ей. Поедешь… Ну, с Серым, усадишь в машину, покатаешь, развлечешь. Незабываемое впечатление создашь, понял? А потом отпустишь.

– Когда? Когда выполнять?

– Сейчас. – И Комоду: – Скажи Серому, чтобы поставил свежий номер на машину. Обязан работать один Мирон. Серый – по желанию. Не калечить. Всем, кто вернется, – не расходиться. Деньги примешь сам, потом отчитаешься.

Президент прошелся по кабинету. Уборщицу нужно нанимать или наряды давать. Иначе запаршивеем, в тараканник превратимся, в сортир.

Он носком туфли откинул окурок под шкаф.

Итак: Ли отказался платить налог. Собственно, этого и добивались, но не так же быстро, ждали, два-три скачка потерпит, пока не поймет – беспредел. Следовательно, либо он, Ли, считает себя крутым, что пустяк, обломаем, либо, хуже, левобережная контора пытается прибрать зооцирк себе. Драчка, кровь – дело не прибыльное, опять же на отмазку средства, а капитал тратить жалко. С другой стороны, если перебить конкурента серьезно, в перспективе все быстро окупится. Посчитаем, скалькулируем, спланируем. Капитализм, как и социализм, – это учет. Учет и контроль.

* * *

Зоотехник на цыпочках шел вдоль барьера, а рога следили за ним, словно зенитная установка. Враг не пройдет, и все тут.

– Опомнись, не декабрь нынче, июнь, – принялся увещевать бородатого козла зоотехник. Дважды пробовал войти в вольер, а этот старый дурак оба раза пытался проткнуть его своими дурацкими рогами. – Дождешься, вспорю брюхо, узнаем, чего стоят твои хваленые безоары, на сколько потянут. Восточная медицина сейчас в моде, берегись. – Но козел лишь презрительно потряхивал бородой. Нет, не гон у него преждевременный, просто извелась скотина, психует. Бромом его, бромчиком. Попьет брому и расчумеет, день канту – год жизни, истинно говорю вам.

Тяжелое утро. То барс в истерике, то гепард, рысь вон выкобенивается, жрать не хочет, красный волк ошалел, а теперь и козел закозлился. В отпуск пора, в отпуск. И зверью, оно ведь тоже – работает, не зря хряпу переводит.

Вон, в пятьдесят третьем лев подох, три представления в день давал, на кого свалили? На него, Семена Семеновича Долгих. Преступная халатность, не уберег народное имущество, до амнистии два месяца СИЗО, плюс язва желудка, мерси боку. Язва-то зажила. А ни в цирк больше не брали, ни в зоопарк приличный, пришлось со зверинцами мотаться. Будет. Своей волей объявляется с обеда санитарный день. Полудень.

– Семен Семенович! – Билетерша окликнула негромко, а он вздрогнул. Нервы. Впрямь в отпуск нужно. – С вас на подарок Валентине Семеновне, у нее именины сегодня.

– А юбилей зооцирка?

– Не сомневайтесь, совместим два праздника, сумеем.

– Сколько ей, директорше? – Пальцы неохотно доставали деньги из кожаного кошелька. Не рассчитан кошелек на нынешние деньги.

– Тридцать.

– Тридцать?

– С хвостиком.

– Сорочьим?

– Павлиньим, Семен Семенович. Разве у женщины возраст главное? – И билетерша поспешила за новой жертвой. Правильно делает, зооцирк пускает корни, врастает, а она местная, возьмут на постоянную службу за примерное поведение.

Он вернул кошелек в глубокий брючный карман. Не спасло, что глубокий, неделя без пива впереди. Зато можно за счет профсоюза нахрюкаться, сегодня двадцать лет зооцирку. Ежели в одном месте убыток, в другом непременно прибыль образуется. Мудра природа.

* * *

Абзацы распадались на строчки, те – на слова, каждое вроде понятно, а вместе, одно за одним – нет. За ночь оглупела. Но слабость, робость, сомнения – исчезли со сном, напротив, бодрость переполняла тело, волосы утром искрили под зубьями гребня как никогда, каждая мышца просила движения, воли.

– На консультацию, Ленок, не опоздаешь? – Отец заглянул в дверь. – И кстати, кошку не видела?

Консультацию? Зачем? А, пройтись, развеяться.

– Поешь, я чай вскипятил, бутерброды приготовил.

Бутерброды? Чай? Лена подошла к столу крохотной кухоньки. Густо намазанный джем свисал с ломтей белого хлеба.

– Не хочется, – тошнота подступила и ушла.

– Волнуешься. Для экзаменов силы нужны, а в чем сила? В еде! – Лавлинский еще что-то говорил, но Лена, закинув сумку на плечо, вышла.

– Кошку, кошку не видела? – переспросил вдогонку Лавлинский, но, не дождавшись ответа, склонился над коробом. Куда подевалась? Одного котенка утащила, четверых оставила.

Земля – несла. Пружиня под ногами, она толкала вперед, вверх, – к чему автобус, трамвай, обманная, фальшивая скорость железа.

Она перескочила через канаву, сокращая путь, перескочила легко, комья глины, растрескавшиеся под солнцем, и не коснулись подошв битых кроссовок.

– Девушка, вам в город? Подвезу!

«Москвич», пыльный, невзрачный, а стекла зеркальные, как у лимузина. Дешевка, ублюдочный шик. Она шла дальше, раздумывая, не снять ли обувь.

– Садись, садись, ты молодая, времени не ценишь. – Водитель притормозил рядом. Тесная вонючая конура на колесах. Задняя дверца распахнулась, сильные пальцы сжали ее руку.

– Дураки. – Она резко оттолкнулась, прыгнула в салон