Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

казался, в войну для меня все после тридцати стариками были, в этом я Чехова превзошел, который писал «входит старик сорока лет». Латыш и спрашивает, что, мол, ищете, молодой человек. Часы. Он: какие? «Мозер», наградные. Он из кармана их достал и протягивает, берите и берегите, награды редко выпадают. Я, само собой, отблагодарить его хотел, буржуазия, как раз и деньги были, но он этак гордо ответил: «Честность, молодой человек, в вознаграждении не нуждается». И не взял ничего, покачал головой и ушел.

Борис поднялся, пробираясь к выходу. Совсем незамеченный, никем.

Лена по-прежнему пересмеивалась с Витьком.

У нас не будет ничего, даже царских долгов.

Дурацкая фраза звучала в голове торжественно и гулко, пока он брел по двору, забирался в берлогу, устраивался на койке.

Никем. Досадно. Борис машинально нацепил наушники плеера, нажал клавишу.

Странно, играет, будто и не садились батарейки. И музыка – не было у него такой кассеты, Вивальди, «Времена года», «Зима».

Он сорвал наушники, но музыка становилась громче, ясней, он зажимал уши, скрипки визжали форте, фортиссимо! Внезапно его вырвало, стало легче, но он никак не решался отнять от ушей ладони.

* * *

Уазик съехал с шоссе на грунтовку. Андрюша врубил оба моста. Грамотно водит, из отряда – лучший. Комод слегка расслабился. Все эти «ауди» да «девятки» для пижонов. «Нива» – куда ни шло, ему не девочек катать, для хозяйства. Дом строит. Мог бы и купить, средства есть, но строит – как хочет душа. Себе дом, не дяде. К осени кончит. К ноябрю. Край – седьмого. Осталась отделка. Без проблем.

Комод посмотрел на часы. Плюс семь минут. Запас пригодился – объехать траншею, оборвать телефонный провод. У служебного входа в зооцирк они встали по графику.

– Маскарад, – скомандовал Комод. Владлен сзади передал альпинистские шапочки-шлемы (мелькнуло – неплохо бы на недельку в Домбай отрядом за счет фирмы. После акции стоит предложить), на руки – резиновые перчатки, кольчужные, антиспидовские. Береженый сам себя бережет.

Не дожидаясь приказа, Владлен достал из-под сиденья сверток. Три «калаша», старые, семь шестьдесят два, но со складными прикладами, история, почти как четыре двенадцать.

– Штыки примкнуть!

Они постояли у машины, вслушиваясь, вбирая в себя звуки летней ночи. В далеких панельных многоэтажках светящиеся окна складывались в странную аббревиатуру «КЗВ», буквы, правда, не чертежные, со щербинами и лишними завитушками.

– Тронули.

Здесь, в темноте, они не таились. Кого? Калитка заперта, хозяева оборонились.

Выбрав место, куда не падал прожекторный луч, они приготовились.

– Три, четыре! – И они во дворе. Заверещала поодаль птица, рыкнул зверь. Зооцирк.

Из вагончика побольше – шум, прямо из раскрытых окон. Короткими перебежками подтянулись к вагончику, сначала Андрюха, потом Владлен, он – замыкающий. Из окна – кабинетный баритон: «Хасбулат удалой, бедна сакля твоя…», и, подхваченная пьяными, со слезинкой, голосами, песня поплыла дальше.

Комод проверил, правильно ли расположились ребята: им пахать, нацепил дымчатые очки, с ночи в самый раз, и, с автоматом у живота, толкнул дверь.

– Разборка! Всех не тронем, только жадных! – гаркнул он, перекричав и песню, и верещавшую в углу видеодвойку. «Французский связной», определилось зачем-то.

Рожи красные, размякшие. На столе салаты, застывшее жаркое, колбаса и водка, местная сивка-бурка.

– Всех не тронем, – повторил он. – По справедливости. Заработал – получи.

Не зря им читали курс психологии. Человеку нужен самый крохотный повод остаться пассивным, с краю, в стороне. Кого угодно, лишь бы не меня.

– Ты, который в очках, – Комод показал на зоотехника, – развлеки публику, включи погромче звук. – А ты… – Он наставил автомат на директора. – На выход. Поговорить надо.

Нехорошая тишина, недобрая. Комод быстро огляделся. Спокойно, все путем, просто перебрали люди, не доходит.

Осоловелость, пьяная багровость сползали с лиц, сдутые холодным воздухом, ворвавшимся в дверь, но под ними проступали не растерянность, не страх.

– Поберегись! – Комод хотел обойтись без стрельбы. Выводить по одному, а там уж ребята штыками в конвейер. Дело привычное.

Упал опрокинутый стул, но зоотехник бежал не к телевизору, а на него, Комода. Или к двери? Пропустить? Но тут же резко прыгнул директор, вылетев высоко над столом, выбросив руки вперед, и палец дернулся сам, останавливая прыжок.

Стрелять так стрелять. Зоотехник следом покатился по полу, а ребята ударили сзади, сообразили, гибко мыслят. Три ствола, тридцать пуль в секунду, что против сделаешь. Потом перешли на короткие очереди, пули ложились кучно, экономно, ни одна не задела видеодвойку на возвышении, где по экрану мелькали кадры сумасшедшей погони, и правильно, что уцелела, видеодвойка таперича наша. Все теперь наше. Аккуратно, аккуратно. Двадцать секунд.

Прощаясь, он прошел над разметанными телами, жалуя контрольным выстрелом в голову. А, механик, стукачок. Тебе парочку, хорошему человеку не жалко.

Едкий дым, смешанный с морской свежестью крови. Запах победы. Славно.

Минута ровно.

– Все назад.

Остался кто-то вне застолья – его счастье.

* * *

Он очнулся за миг до нового приступа рвоты. Несвежая водочка, как шутил отец. Борис не стал включать лампочку. Рано поутру придется прибраться. Или сейчас? Что лежать в блевотине. Стрельба, автоматическая, очередями, особенно громкая во тьме, подкосила, словно стреляли по нему. Не выпил таблетки – вот и галлюцинации.

Борис попробовал испытанный способ – заткнул уши. Звук стал глуше, слабее.

Непонятно. Неужели наяву?

Подождав немного, он поднялся. Опять тихо. Надо бы посмотреть. Явиться на посмешище – пьяненький заблеванный дурачок, которому мерещатся потусторонние голоса.

Он ощупал рубаху, брюки. Удачно вырвало, чисто, на пол, не на себя.

Пороховой дух растекался из кают-компании по двору. Густой, почти видимый. Поначалу пришло облегчение: не почудилось, стреляли в самом деле.

Стреляли? Он перебежал двор, прыгнул в вагон, наперед зная, чувствуя, что нет там живых, но склонялся к каждому телу, к каждому лицу, против воли заглядывая в стекленеющие глаза.

* * *

………….ничего, даже царских долгов…………………….

* * *

У машины остановились, споро отомкнули оказавшиеся не у дела штыки, сложили приклады, обернули тряпками – и под сиденье, в тайник. Шапочки с перчатками – в другой.

Комод уселся рядом с Андрюшей:

– Трогай!

У забора шевельнулось что-то, темное на темном. Кто-то из незваных на пир. Пусть живет, не гоняться же за одним. Достаточно поработали на сегодня.

Пыль пробилась в кабину. Не пыль предгорий, та иная. Суше, злей. Эта – жирная, мазкая.

Андрюша включил ближний свет. Луна-то за облаками, темно. Ночь. Время летнее, московское. Время расчетное.

Андрюша насвистывал любимую «Темную ночь», а Владлен жадно курил «Беломор». Где он достает папиросины эти?

– К прапору, капитан?

– Точно.

Немного беспокоило, что прапорщик жил близко от