Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

– Рынок, – вздумалось объявить остановку водителю.

Когда двери автобуса начали смыкаться, он выскочил. Ничего, добраться до крыши, там посмотрим.

Машин поблизости не было. Он не удержался на шаге, побежал, держась фонарей, подальше от подъездов и ворот, сознавая, что это глупее глупого, через силу нырнул в нужную арку, прислушался. Чисто.

Проходным двором он вышел на соседнюю улицу. Вот и особняк, крыша.

И когда в переговорнике раздался голос президента, Комод поверил, что, может быть, все еще обойдется.

* * *

Ночью казалось, что в особняк возвращаются старые хозяева. Не те, что отсиживали часы и ягодицы на казенных стульях филиала НИИ защиты растений, а настоящие. Купец первой гильдии Сомов со всеми чадами и домочадцами. Самочинно берет купчина свечу в серьезном подсвечнике, не хуже кистеня, и обходит дом, покой за покоем, проверяя, закрыты ли ставни? задвинут ли засов? спят ли дети? Держа свечу чуть выше плеча, у кровати сына накинет одеяло на выпростанную ногу и перекрестит; задев оброненную книжку, поднимет и положит на место со вздохом, грамота хороша, да в толк ли идет, грамота, всяким наукам в гимназии учат, еще и сверх того на дом лопотать по-французски отдельно лягушатник приходит, а к пользе ли? – не зная, что сын стариком кормиться будет наукой – «мосье, жене манж па сис жур… Гебен зи мир битте этвас копек ауф дем штюк брод…»; к дочери купец не заходил, только прислушивался долго-долго, мала пока, пигалица, а загремит на фортепьянах – ну! и шел мимо фортепьяно, которое на его шаги отзывалось едва слышной вибрацией басовой струны, а может, мышка хвостиком задела, и оно падает, золотое яичко, долго падает, в восторге полета, безбедное детство, образование, выгодная партия, переход во дворянство, эх, деньги передать по наследству можно, сколько есть, а хватку? клыки? не дано их человекам наследовать, не помогут ни строгость, ни учение, а что? что? – и, обойдя каждый закуток, останавливается в сомнении купчина у шкапика, наливает из графина рюмку желудочной, рисует неприметную черточку, пьют, шельмы, опрокидывает рюмку, крякает и идет совсем уж к себе, на широкую и пустую после кончины благоверной, царствие ей небесное, кровать, где и спит вполслуха, различая сквозь сон кашель сторожа, курит, стервец, лай собаки, по скуке, дура, брешет, не на вора, но в кошмаре вдруг увидит – нет, не потерю дома, то не кошмар, всяко бывает, можно прожиться, можно и нажиться, а – то, что и могилы не будет, на костях его цирк построят, балаган, увидит, вскинется, заорет дико и закрестится часто-часто, каждым крестом забывая кошмар, пока не забудет совсем, и слава Богу, слава Богу…

Сегодня шорохи были другие – близкие, тревожные, они призывали не размышлять, а действовать.

Президент сидел перед экраном «Аргуса», сторожевой системы, охранника отослал, лишний свидетель всегда лишний, – и старался удержаться, не смотреть на часы. Рано, рано еще. Комод – человек надежный, сделает точно и в срок. Нигде кроме, как в «Легалоне».

Он поддался искушению (а как не глянуть, в углу каждого экрана бегут циферки времени), двадцать три пятьдесят. Кроме времени, ничего на экране не движется. Телефоны молчат. Он дошел до туалета, когда прозвенел входной звонок. Пришлось вернуться на пост. Комод у ворот. Комодина – гордость Родины, – он сосредоточился, пытаясь не рассмеяться, говоря по интеркому. Смех вышел бы истерическим, реакция на ожидание. Все нормально, все нормально, – кнопкой он открыл электрический замок и пошел вниз – дверь особняка запиралась и на засов – простой, ручной, невзламываемый. По пути завернул в туалет. Спокойнее, спокойнее. Согнал улыбку, помыл руки, тщательно вытер, затем спустился по лестнице. У двери для порядка спросил – кто, и уже собирался отодвинуть засов, как остановился, замер. По интеркому не было слышно ничего. А обязан отозваться, хоть ты Комод, хоть кто.

– Комод! – требовательно позвал он.

Тишина. Зря молчат. Президент включил яркий фонарь над входом, поглядел в глазок – призматический, пулеупорный. Никого.

– Комод?

Теперь он расслышал: далекий скрип открытой калитки на ветру, сам ветер, пробивающийся через легкий треск интеркома и журчащий, булькающий звук.

Торопливо выключив интерком, словно кто-то мог пробраться через динамик, президент побежал наверх, нога скользнула на ступеньке, и он, больно ударившись коленкой, вскрикнул, но тут же поднялся и, держась за перила, продолжил путь. Дверь надежная, решетки крепкие, надо было и второй этаж обрешетить. Прихрамывая, он вбежал в комнату охранника, из ящика стола вытащил пистолет – свой, положенный раньше. Убрал скобу предохранителя, загнал патрон в ствол, а дальше? Пытаться удержать ситуацию, вернуть контроль, созвать своих? Кого?

Он раздумывал, сзади зашелестело, зашумело, президент обернулся и увидел качнувшуюся к нему штору, тугую, упругую. Всю обойму, пуля за пулей, снизу вверх, пока не оголился ствол, тогда он вставил запасную, дослал патрон и лишь затем отдернул штору.

Никого. Просто полуночный ветер залетел в его окно.

Жарко, душно, ведь сам окна и раскрыл, умник. И на шевеление шторы второго окна он не отозвался, промедлил с выстрелом, а когда она отлетела, сметенная движением, стало поздно.

Ветер… больше… ничего….

3

– Первая за день, веришь? – Лейтенант достал из жесткой глянцевой коробочки сигарету, пижонски, вершковым пламенем, прикурил от зажигалки.

– Бросаешь, Владиславич? – Собеседник курил сигареты попроще, пролетарские.

– Нет, больше не пытаюсь. Просто времени нет, ни секунды, честное слово. А в помещении – ни-ни, москвич не переносит, партнер.

– Астматик, что ли?

Они сидели в закоулке, между зданием райотдела милиции и гаражом, у коротко обрезанной железной бочки с песком, над скамейкой табличка – «Место для курения».

– Не курит.

– Поди, москвичи ходят да посвистывают, а вам разгребать? Кому вершки, а нам завсегда корешки?

– Да, свистят и свистят по пятнадцать часов в сутки. – Лейтенант затянулся и закашлялся, как начинающий третьеклассник.

– Пятнадцать часов – много.

– Много…

– Чего вообще москвичи налетели? У них своих дел выше Останкинской башни, каждый день по телевизору такое показывают… Похлеще наших.

– Не объясняют. Вернее, объясняют, но врут, дело на контроле, пора дать бой преступности и все такое. Я думаю, все с экспертизы началось.

– Какой экспертизы?

– Фирму «Легалон» помнишь?

– Ну.

– С нее все и пошло. Там Шуникова убили, который себя еще президентом любил величать. Убили круто, но и Шуников успел ранить кого-то, следы крови нашли. Другой, не шуниковской, ту искать не пришлось. Стали проверять – группа, резус, а лаборатория наша руками разводит. Не могут определить, и точка. Реактивы, говорят, старые,