Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

* * *

Чемодан, мягкий, гладкий, худел на глазах. Ненадеванная рубаха, костюм, туфли, обернутые тончайшей бумагой, носки, все дареное, береглось до случая. Им всем тогда подобрали одежку, на каждый день и, вот как эту, – на праздник.

Плотник сидел у раскрытого и поставленного на койку чемодана, разложенная одежда в крохотном купе казалась ошибкой, случайной находкой.

Он пощупал подкладку костюма, чмокнул губами. Хороша она или дурна – трудно понять. Раз только видел, как мать оценивала отрез, себе брала – мяла, подносила к лицу, нюхала, так же двигала губами в раздумье, пока, перебрав несколько штук, решилась, отвернулась, доставая из-за пазухи узелок с деньгами. Запах магазина помнился, навсегда остался запахом довольства, красоты. У него тоже была денежка, с шахтером, тетка дала на мороженое, но он так и не потратил ее, сберег, как сберегла отрез и мать, не пошив ни платья, ни юбки, не забыв в спешке выселения уложить его в дозволенный сундучок, и потом, в новом колхозе, иногда доставала, но уже не мяла, а легонько гладила, едва касаясь грубыми пальцами доярки, оживая от этого прикосновения, веря, что образуется когда-нибудь жизнь, она и вправду легчала, жизнь, выходной обещали ввести, детей вообще от работы освободить, кабы не тот взрыв, что пожег и деревни, и поля, и тех, кто был в полях…

Плотник развернул сложенную рубаху, пуговицы с трудом входили в тугие нетронутые петли, верхняя пуговица так и не прошла, оставляя ворот открытым. Пусть.

Он осторожно влез в брюки. Раздобрел, раздобрел: выдавали по мерке, с запасом даже, а сейчас… Он подтянул живот, опасливо вдохнул. Ничего.

Без стука вошел Витек, электрик.

– Готов? Стиляга стилягой, штатник. А я побрился. – Он провел рукой у подбородка. – Видишь, и по сей день диктую моду. Обрати внимание, сколько завтра безбородых придет в зверинец, потому как прослышат: Витек побрился. Значит, пора! Новая мода. Витек всегда впереди. За что, думаешь, меня поперли со второго курса, за стишки, за пьянки? Нет, завидовал ректор моей популярности, у самого ноги – тумбы, пахипод, ввек в хорошие дудочки не упаковаться, мылься, не мылься, вот и выместил досаду на бедном студенте. А я и рад. Был бы сейчас учителишкой, педсоветы да генеральные торжественные линейки, дружина, равнение на знамя, знамя внести, трум-туру-рум! – Он отдал салют и, качнувшись, успел сесть на табурет. – Выпил я лишку, выпил, переборщил маленько, но праздник ведь! Ты давай собирайся быстрее, торжественный банкет через четверть часа, опоздание приравнивается к чтению Пастернака и оскорблению царственных особ. – Он тараторил неумолчно, а руки мертво лежали на коленях, лишь изредка подрагивали, и сам Витек, неверное, не чувствовал, как они отзываются на лузгу слов.

* * *

Тельник – он не любил сюсюкающей до уничижительности «тельняшки», – тельник, выстиранный нежным, щадящим порошком, прохладно и свежестью охватил тело. Тот еще самый тельник, готовый впитать дым и пот, много пота. Давно на новый пора менять, но жалко, память, и вроде счастливой приметы, вот и стирает сам, руками, чтобы не расползся от ветхости.

Поверх чистого белья – костюмчик стройотрядовца. Практично и удобно, и даже красный прямоугольничек над правым кармашком. Снайперов нет, не страшно. Значка не хватает гвардейского. Нельзя, запоминается. И без того видик что надо, берета недостает. Ничего, придет время и беретам.

Он мельком глянулся в зеркало. Комод, Комод. Сам напросился на прозвище, нанимаясь: «Командир отряда, кратко – комот». Звонкая согласная, глухая – какая разница, лишь бы согласная. А ему лишь бы отряд. Пусть три человека всего, с ним три, но – отряд. Закаленный огнем и кровью. Почему бы то, что делали за присягу, не делать за деньги? Хорошие, большие деньги?

Он одернул костюмчик, скорее по привычке, не форма все ж, вышел к ребятам. Андрюха и Владлен. Из одного котелка хлебали, когда было что хлебать.

– Войско, вольно, – скомандовал он. – Орлы, парни хоть куда. Хоть туда и хоть сюда.

Все негромко посмеялись традиционной, привезенной оттуда шутке.

Уазик стоял наготове. Прочная машина, верная. Наша.

– Андрюша – за водилу, – скомандовал он. Президент предлагал своего, Серого, пусть стажируется, но Комоду Серый не нужен. Может, и полезна где плесень, херес без нее не выходит или сыр вонючий, но в акции плесени не место.

Андрюша вел машину аккуратно, выстаивая у светофоров до зеленого, мимо торопились «вольво» да «форды», глупые «жигулята» старались не отставать. Дурачье. Главное – не ехать быстро, главное – ехать в правильную сторону.

Пара лопат погромыхивала на заднем сиденье. Это – для любопытных. Едут люди, картошку попробовали раннюю, после работы собрались, мотнулись на шесть соток, копнули пару кустиков, погутарили у костерка насухую и возвращаются назад.

* * *

Сидели не тесно, напротив, но Борис отодвинул немного свой стул, отодвинул намеренно с шумом. Никто не обеспокоился. Что он компашке, что ему компашка?

Особенная неловкость сегодня. Коллективное торжество. Сроду не любил Борис этого, от школьных «огоньков» до студенческих «гудений». Там отговориться можно было – режим, объяснение принималось, знали, с боксом у него на уровне, хотя главное было вовсе не бокс, а – не принимал он этого: пить, галдеть, пускать пьяные сопли. Тем более здесь. Чужой среди чужих. Чужой, чужой, не сомневайся.

Он отыскал взглядом Лену, хохотавшую над шуточками Витька.

Борис потянулся за стаканом. Полный, до краев. Витек удружил в надежде, что Борис пить не станет, стратегический резерв подготовил.

Ошибся Витек. Глоток за глотком проталкивал он в себя водку. А что? Слабо, думали? Были и мы рысаками залетными. Сразу стали вкусными и килька в томате, и темная, старая картошка, и колбаса, давеча отдававшая невесть кем. Ух! Водка не забирала, только кино, которое крутилось по видео, распалось на бессмысленные, несвязные эпизоды.

Долгих в который раз рассказывал историю своих часов. Часы приметные, «Мозер», одного золота на полную челюсть, – но сколько можно?

– Июнь, а в Прибалтике июнь прохладный. Люди к нам тоже не шибко тепло относились. Средне – поначалу. Так вот, пошли мы купаться на речку. Простирнулись чуток, поплавали, а вернулся в часть – нет часов! Мне их перед строем вручали, я потом расскажу за что. Рассказывал? Ну, все равно расскажу, но после. Туда, сюда, карманы вывернул – нету. Обидно. Вернулся без надежды, для очистки совести. На речке отыскал кустик, где раздевались, ищу – нет. Все, думаю, гавкнулись мои часики. А тут рядом латыш ходит, старый. То есть он тогда мне старым