Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

Устя визжать не стала.

Только кувшин об пол звякнул. Сама не поняла, как уронила его, руку вперед вытянула.

Остановить?

Что могла бы сделать она? Да ничего!

Она и подумать не успела – тать вперед шагнул, и поняла девушка, что сейчас он Дарёну ударит. А то и ее тоже… потом.

И такое в ней колыхнулось…

Черное, безудержное, безумное… не для того она из черной жизни пришла сюда! Не для того, чтобы своих родных отдавать, без защиты оставлять!

Огонь под сердцем так полыхнул – казалось, сейчас самое сердце в груди пеплом рассыплется. Устя и сама не поняла, что наделала, только ровно ниточка протянулась. От сердца – к вытянутой руке ее – и снова к сердцу, только не ее уже, а татя.

И полыхнуло.

Черным сухим огнем.

Устя к нему уж привыкла, приноровилась. А тать как стоял – так на пол и осел. И откуда-то знала боярышня – все, конец, теперь уже не человек это.

Дохлятина непотребная.

А вот чего Дарёна вслед за ним на пол оседает? Неуж задел он ее?

Да нет, нож чистый… испугалась, наверное… А ей-то что делать? Как быть?

Устя вокруг поглядела – и выдохнула. Есть нужное!

На столе нож лежит, миска с яблоками рядом. Дарёне их кусать тяжело, нянюшка их на дольки режет и ест. А нож-то острый, хоть и короткий… Взяла его Устя, примерилась – и татю в спину воткнула.

И завизжала.

Да так, что Варя расплакалась еще сильнее, а на полу Дарёна зашевелилась, но Усте не до того было. Шум послышался, народ сбегался… вроде все хорошо.

И Устя позволила себе истерикой зайтись.

Есть от чего: человека она убила.

Впервые.

За две жизни.

* * *

Люди влетали – застывали в изумлении.

И то сказать – боярышня у двери в истерике бьется, на полу труп лежит, и, судя по ножу в руке, не яблоки он резать сюда пришел. Дарёна у люльки с малышкой лежит, вроде как живая, малышка криком заходится…

Первым Илья опомнился.

Машку свою к люльке толкнул, сам к Дарёне бросился, по щекам похлопал, с пола поднял со всем бережением.

– Живая?

– Ох… живая, Илюша. Живая я… чудом, не иначе!

Маша ребенка подхватила, к себе прижала, и такая дрожь ее била, что как бы успокоительным отпаивать не пришлось. Боярыня Евдокия рядом с дочерью опустилась, обняла, к себе прижала… Устя завыла тише, матери в плечо уткнулась.

– Что случилось тут? – рыкнул Алексей Заболоцкий, да только от Устиньи ответа не дождался он, Дарёна ответила:

– Б-боярин… нел-ладное чт-то…

– На вот, выпей… – Илья по сторонам огляделся, ковш с водой со стола подхватил, Дарёну кое-как напоил, та хоть заикаться перестала, а там и о случившемся поведала:

– Я малышку укачивала, плакала она. Мужик пришел, лавку принес, я на него и не посмотрела даже. А потом обернулась – а он на меня с ножом. И боярышня Устинья в дверях. Я к малышке, он на меня, тут я и упала, наверное, без памяти… прости, боярин. Не помню больше.

Мужчины меж собой переглянулись.

На татя посмотрели.

В руке-то у него нож – понятно. А в спине?

Илья няньку на лавку усадил, ковш с водой к Устинье понес. Но ту боярыня уж успокаивала, по голове гладила, утешала, как маленькую:

– Устёна, что случилось, доченька? Все закончилось, в безопасности ты, никто не тронет, не обидит, мама здесь, мама рядом…

– Маменька… вошла я – а тут тать с ножом. К Дарёне, к малышке. Замер на секунду, мне хватило. Я нож со стола схватила и ему в спину воткнула, когда он к Дарёне повернулся… маменька-а-а-а-а-а…

– Устя!!!

Маша ребенка Илье сунула, сама к Усте подлетела, упала рядом, обняла:

– Родненькая! Век Бога за тебя молить буду!!! Когда б не ты… – И тоже в истерике заколотилась, представляя, что ее доченька – и тать с ножом, и нянька беспомощная…

Боярыня на мужа посмотрела требовательно, Алексей тяжко вздохнул, невестку с пола поднял.

– Так, Марья, ты ребенка возьми да к себе иди. Сегодня вам с ней нянчиться, Дарёна сегодня сама пусть полежит. Илья, жену уведи!

Илья уж понял, что сегодня Маша дочку с рук не спустит, Вареньку отдал жене, приобнял ее за плечи да и повел из горницы, уговаривая потихоньку.

И то…

Какие уж сейчас Устинье благодарности? Ей бы вина крепленого да поспать, авось и отойдет!

Не дело это – бабам убийцами быть. Понятно, за ребенка она кинулась, за своего цыпленка и курица – зверь. Но сейчас бы Усте самой опамятовать, успокоиться…

– Дуняша, ты Устю возьми, да у меня там, в поставце, вино крепкое. Дай ей выпить, пусть отоспится. Иди с матерью, Устя, все хорошо будет. Дарёна, и ты ложись давай. Ксюха, где тебя Рогатый носит?

– Тут я, тятенька.

– Вот и ладно! Сегодня с Дарёной побудешь, и чтоб ни на шаг не отходила!

– Батюшка!

– Спорить еще будешь?

Ударить боярин не ударил, но лицо у него такое было, что мигом Аксинья язык прикусила.

– Да, батюшка. Как скажешь.

– То-то же.

А сам боярин сейчас в Разбойный приказ пошлет. Пусть татя заберут… может, в розыске он? Или еще чего? Не нужен он тут валяться![71]

* * *

Михайла из возка смотрел, ругался про себя черными словами.

Дурак непотребный! Таракан сивый! Недоумок!

Ни украсть, ни покараулить!

Попался, видно же, и убили его! И не жалко даже, туда дураку и дорога, лишь бы не успел сказать, кто навел его! Ну, то Михайла завтра выяснит. Сегодня-то ни с кем не встретишься, беспокойно на подворье, суетно, шумно. А завтра и попробовать можно…

Глава 4

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Соколовой

Никогда и никого не убивала я. Не случилось как-то в жизни моей черной такого. При мне убивали, меня убивали – это было, а я сама не пробовала, мечталось только.

Хотела?

Бывало такое: за вышиванием сидела, а сама представляла, как иголку свекровке в горло вгоню. Или мужу богоданному, ненавистному…

Остальных как-то не ненавиделось настолько.

А этих двоих я лютой ненавистью ненавидела, и убить мечтала, и убила бы, представься случай… Нет. Что уж себя обманывать!

Могла убить. Могла.

Знала я о тех случаях, когда, обезумев от боли да ненависти, бабы на палачей своих кидаются. И мужей-зверей убивают, и самих их, убийц, потом смертью страшной казнят… Могла я так кинуться?

Могла.

И во сне