Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

class="p1">— И всё кажется таким… нестабильным.

Он почувствовал, как пальцы непроизвольно сжались в кулак.

Почему?

Как будто, сказав это, он подтвердил нечто, чего сам не хотел бы признавать.

— Иногда я думаю, что если всё не пойдёт так, как я задумал… если система окажется сильнее… если мои идеи просто не примут…

Он не договорил.

Но Николай понял.

Он всегда слишком хорошо понимал.

И в этом молчании не было ничего снисходительного.

Никакого «не бойся», никакого «всё будет хорошо».

Только внимание.

Выжидание.

Как если бы он знал: люди говорят правду не тогда, когда хотят её сказать, а когда не могут больше молчать.

Мирослав отвернулся.

Снова опустил глаза на тетрадь.

Но теперь он не мог смотреть на неё так же, как раньше.

Буквы казались чужими.

Слова — пустыми.

Потому что между ним и этими строчками теперь лежал вопрос, на который он не мог дать ответа.

Кем он будет через месяц? Через год?

Будет ли он вообще?

Николай медленно наклонился вперёд, положил локти на колени, переплёл пальцы, как будто собирался сказать что-то важное, но ещё колебался, ещё не знал, с чего начать.

— Ты… ты ведь не из тех, кто остаётся на месте, верно?

Он не смотрел в глаза, говорил медленно, сдержанно, как человек, который не хочет навязывать свою мысль, но и не может не сказать её.

— Я не знаю, о чём ты думал до этого, но здесь… здесь у тебя есть возможность.

Слова прозвучали просто. Но именно в этой простоте было нечто страшное.

Как если бы он пытался сказать: «Теперь у тебя нет другого пути».

Как если бы он и сам не осознавал, что уже втягивает Мирослава глубже, ещё глубже, в этот мир, который не прощает колебаний.

Мирослав молчал.

Всё, что могло бы быть ответом, уже лежало в тетради перед ним.

Но почему теперь все эти записи казались ему не его собственными?

Почему, когда он только начинал их делать, они были его будущим, а теперь стали чем-то, что уже не принадлежит ему?

— Я видел, как ты работаешь.

Голос Николая звучал мягче, но в нём всё равно было что-то твёрдое, что-то, от чего нельзя отмахнуться.

— Ты сам этого хочешь, верно?

Простой вопрос.

Но почему он прозвучал так, будто от него зависит что-то гораздо большее?

Мирослав усмехнулся. Но в этой усмешке не было ни веселья, ни насмешки — только горечь, которая, казалось, давно осела где-то в глубине, как осадок на дне старого, забытого сосуда.

— Легко сказать…

Он не смотрел на Николая.

Говорил, словно сам с собой, словно проговаривал вслух мысли, от которых не мог избавиться.

Как если бы слова, раз вырвавшись наружу, уже не подчинялись ему.

— Но ты ведь знаешь, что это не просто.

Он поднял глаза.

Взгляд его был долгим, внимательным, но не вопрошающим.

Как будто он не ждал ответа, потому что ответ уже знал.

— Ты видел, как сложно здесь работать.

И снова тишина.

Но теперь это была другая тишина — тяжёлая, почти осязаемая, похожая на паузу перед чем-то неотвратимым.

Николай молчал.

И в этом молчании не было ни сомнения, ни растерянности.

Только ожидание.

Как будто он знал, что Мирослав скажет ещё что-то.

И Мирослав сказал.

— Ты видел, как устроено всё вокруг.

Он сказал это спокойно, но в голосе прозвучала странная усталость — усталость человека, который понял что-то слишком важное, слишком поздно.

Николай медленно кивнул.

Да, он видел.

Но он не отвёл взгляда.

— Да, видел.

Голос его звучал твёрдо, но не потому, что он был уверен, а потому что иначе говорить не имело смысла.

— Но я тоже уверен в тебе.

Он сказал это просто, почти буднично — и именно поэтому эти слова прозвучали сильнее всех возможных уверений, всех речей, всех увещеваний.

Как если бы он сказал не предположение, а неизбежность.

Как если бы он сказал не «я думаю», а «так и будет».

Мирослав не ответил.

Он смотрел, но не видел, он слышал, но не слушал.

Потому что слова уже потеряли для него смысл.

Он уже знал всё, что должен был знать.

— Пойми, не нужно всё делать сразу.

Голос Николая стал чуть мягче, но в нём всё ещё оставалось что-то твёрдое, что-то непоколебимое.

— Шаг за шагом.

Как капля за каплей точит камень.

Как если бы он говорил не о Мирославе, а о времени.

Как если бы он напоминал, что система всегда побеждает, что перемены никогда не случаются сразу, что всё происходит медленно, почти незаметно — но всегда происходит.

— Постепенно это изменит всё вокруг.

Но что именно?

Мирослав не спросил.

Он не хотел слышать ответа.

— Ты не один.

Ты можешь на нас рассчитывать.

И в этой фразе не было выбора.

В ней было только одно — факт, который уже нельзя оспорить.

Мирослав опустил глаза.

На секунду ему показалось, что мир сжался, сузился, точно стены этой комнаты стали ближе, плотнее, тяжелее.

Как если бы он впервые осознал, что выхода уже нет.

И тогда он понял.

Его мир больше не принадлежал ему.

Мирослав сидел молча. Но не так, как сидят люди, когда молчание — это просто отсутствие слов. Нет, это было то молчание, которое давит, заполняет собой пространство, которое не отпускает. Он чувствовал, как что-то внутри него смещается, перетекает, как если бы давно сдерживаемая жидкость нашла наконец трещину и теперь медленно, но неотвратимо просачивалась наружу. Эти слова, эти разговоры, этот голос Николая — всё это цеплялось за него, въедалось под кожу, проникало туда, куда он сам боялся заглянуть. Он сидел, не двигаясь, но где-то в глубине себя ощущал, что это молчание работает, что-то делает с ним, что-то меняет.

Он долго не мог понять, почему эти простые слова — всего лишь слова, сказанные без нажима, без давления,