Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

колеблющееся, что-то неполное, что-то, что могло быть перечёркнуто, то теперь они стали картой пути.

Они были началом.

И пусть впереди — пустота, неизвестность, пусть дороги ещё не проложены, пусть препятствия ещё не известны…

Но он пойдёт.

Он будет идти.

Будет двигаться вперёд, не оборачиваясь.

Потому что иначе нельзя.

Потому что он уже сделал выбор.

И теперь ничего другого не осталось.

Глава 67

Подготовка к новым вызовам

* * *

Мирослав проснулся медленно, будто сопротивляясь самому процессу пробуждения. Не потому, что хотел спать дольше, а потому, что где-то в глубине сознания уже знал: этот день не будет похож на предыдущие. Этот день будет требовать от него чего-то большего.

Он не открыл глаза сразу. Лёгкий шум за окном, гулкие шаги в коридоре, скрип кровати соседа — всё это медленно вытягивало его из сна, но не давало полного ощущения реальности. Он ещё оставался где-то на грани, между двумя состояниями, между прошлым и будущим, между вчерашним вечером, наполненным словами Николая, и этим утром, которое уже начинало давить своей неотвратимостью.

Он знал, что больше не может откладывать.

Вдох. Выдох.

Он открыл глаза.

Серый свет пробивался сквозь тонкие занавески, заполняя комнату той бесстрастной пустотой, которая бывает только в утро после принятия решения.

Общежитие.

Всё здесь было таким же, как накануне. Стены, которые помнили слишком много чужих голосов. Стол, на котором груда заметок, вчера ещё казавшихся важными, а теперь напоминающих о грузе ответственности. Шкаф, в котором висел его костюм — тот самый, в котором он ходил на встречу со Сталиным, который теперь будто пропитался тяжестью этого вечера, впитал в себя ту тишину, которая звучала между их словами.

Он сел на кровати, провёл ладонями по лицу.

Тело казалось натянутым, как струна. Будто каждый нерв знал: дальше будет только сложнее.

Всё это было предсказуемо.

Николай сказал: «Ты справишься».

Как легко сказать. Как трудно поверить.

Он встал, медленно, будто пробуя на прочность самого себя.

Подошёл к окну. Отдёрнул штору.

Город встретил его серыми крышами, длинными улицами, вязким утренним воздухом, в котором сгустками висел чужой, бесконечный, равнодушный труд.

Этот город не знал о нём.

И всё же, этот город теперь был его испытанием.

Сомнения? Они были.

Страх? Конечно.

Но теперь уже не было смысла останавливаться.

Он не имел права на слабость.

И потому он сделал шаг вперёд.

Мирослав подошёл к зеркалу.

Не сразу. Сначала он остановился у стола, задержал дыхание, провёл ладонью по деревянной поверхности, будто пытаясь найти в этом жесте точку опоры. Потом, медленно, словно отмеряя шаги, подошёл ближе и поднял глаза.

Его взгляд встретился с отражением.

Лицо.

Незнакомое.

Нет, конечно, он знал, что это его лицо, что это его черты, его глаза, его губы, его брови, — но в то же время в этом лице было что-то чужое, что-то, что не принадлежало ему полностью.

Когда он изменился?

Вчера?

В момент, когда вошёл в кабинет Сталина?

Или в тот самый миг, когда дверь за ним закрылась, оставив его наедине с собственным будущим?

Он не мог сказать.

Но что-то изменилось.

Он медленно провёл пальцами по скуле, по впадине под глазами, по уголку губ. Каждое движение было осторожным, как у человека, который пытается проверить — реальна ли ещё его собственная плоть.

Глаза.

Вот что его смутило.

В них было что-то другое.

Что-то, чего раньше не было.

Решимость?

Нет.

Это слово слишком простое, слишком поверхностное.

Это было что-то другое. Что-то большее.

Как будто он уже не мог повернуть назад, даже если бы захотел.

Как будто теперь он принадлежал не себе, а чему-то большему.

Городу?

Этой стране?

Этой эпохе?

Неважно.

Важно было только одно: он не мог остановиться.

Он провёл пальцами по виску, провёл ладонью по шее, ощутил, как под кожей бьётся кровь.

Жив.

Значит, надо идти дальше.

Он выпрямился.

Вдох. Выдох.

Вперёд.

Он отошёл от зеркала и обвёл взглядом комнату.

Небольшое, почти убогое пространство, набитое вещами, которые не имели к нему отношения, но почему-то принадлежали ему теперь. Старый стол, потемневший от времени, шкаф, в котором пахло древесной пылью и чужими воспоминаниями, кровать, которая заскрипела под ним вчера, когда он садился на неё, пытаясь осмыслить прошедший день. Всё это — не его.

Но и он сам — уже не совсем он.

На столе — разбросанные заметки, учебники, тетради с записями, сделанными неровным почерком. Книги о медицине, тома, обтянутые жёстким переплётом, с жёлтыми страницами, впитавшими в себя десятилетия чужих прикосновений. Старые знания в старых книгах. Сколько людей читали их до него? Сколько рук держали эти страницы, пролистывали, вчитывались в строки, искали в них смысл, так же, как сейчас ищет он?

Он взял один из справочников. Взвесил его на ладони.

На обложке — истёртые буквы, едва читаемые. Он провёл пальцем по тиснению, неосознанно, как будто пытаясь на ощупь понять, что скрывается за этими страницами. Открыл.

Старые методы.

Методы, которые он знал.

Методы, которые уже устарели.

Он смотрел на них и чувствовал что-то похожее на отстранённую жалость. Не к этим книгам, не к тем, кто писал их, даже не к тем, кто работал по этим методам, не зная, что можно иначе.

К себе.

Потому что он тоже теперь здесь.

Он тоже теперь в этом мире.

И если эти книги остались здесь, живут здесь, если их учат, если их применяют, — значит, так должно быть.

Но тогда что здесь делает он?

Он прижал пальцы к вискам, сжал их. Секунда тишины.

Нет.

Он не будет так думать.

Не сейчас.

Он взял карандаш, выхватил из кипы чистый лист, записал несколько строк.

Методы, которые можно было бы внедрить.

Изменения, которые можно было бы попробовать.

Он должен попытаться.

Он не может просто смотреть.

Он писал быстро, не давая себе времени на раздумья. Каждая строчка — словно