Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

– А… – Борис руки коснулся. Той самой, с зеленой веточкой на ладони.

– Просто знак Живы. Благословение.

– Но не обязательство.

– Нет. – Устя наконец слезы вытерла, выдохнула, успокоилась. – Ты весь разговор слышал?

– Да. Устя, а как такое быть может… неужто ламий крестить можно? Маринка при мне крестик носила и в церковь шла, не боялась.

Устя только плечами пожала:

– Крестить – нельзя, наверное. А остальное ей сильного вреда не нанесет. Она ведь по крови старше Христа. Ее род на земле задолго до него жил. Потому и в церковь она придет, и до иконы дотронется без опаски… Истинные святые и праведники для нее опасны, да где ж таких взять?

– Старше Христа?

– Да. Может, тысяча лет, может, три… не знаю. Прорва веков.

– Но тебя она боялась.

– Я силой волхвы одарена. Это другое.

– Волхвы старше этой нечисти?

– Ламия не то чтобы нечисть. Другое существо, чуждое, жестокое, равнодушное. Паразит на роде человеческом. Но не нечисть.

– Разницы не вижу. Убивать таких – и все.

– Монастырь для нее и есть смерть. Только медленная.

Жалости Борис не испытал. Не после всего пережитого.

– Вот и ладно. Лишь бы не выползла.

– Нет, не должна она.

– А я еще проверю и добавлю. Не расстраивайся, Устёна. Она просто шипела со злости, а укусить не дам я ей. Обещаю.

Устя голову подняла, в глаза ему посмотрела – и кивнула медленно.

– Верю.

Почему-то это слово для Бориса оказалось драгоценней любых клятв.

А еще…

Даже себе признаваться не хотелось, но… хорошо, что Устинья – не волхва. Сила – это ж не страшно, правда? Это даже хорошо.

Будь она волхвой, она бы никогда замуж не пошла. А сейчас – может.

За… него?

Глава 8

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Соколовой

Вот что со мной было…

Жизнь моего ребенка обменяли на жизнь ребенка этой… ламии!

Вот для чего она меня тогда привечала, приваживала, разговоры разговаривала… приручила, присмотрелась… Когда она могла такое сделать?

Да когда угодно! Не стереглась я вовсе! Да и кто ж знать-то мог о таком? Мне двадцать лет понадобилось, чтобы поумнеть хоть немножечко!

Тогда и не предполагала я…

А ведь получается…

Моего ребенка эта гадина убила, а вот родила ли своего? В монастырь она уезжала – признаков беременности и не было! И повитухи ее осматривали, это я точно помню!

Не нашли ничего?

Или… помогли им не заметить?

Нет, не второе, это уж точно. Свекровушка проклятая, царица Любава, будь она неладна, такой секрет никому б не доверила. Никогда.

А повитухи потом живы остались, это я точно помню. Одна еще меня потом осматривала, перед моим отъездом в монастырь.

Не была Марина беременна. Иначе б ее свекровка не отпустила никогда. При себе бы продержала, ребенка забрала… или отравила б ламию прямо там, в тереме. Это уж точно!

Не получилось что-то?

Глаза отвела?

Нет, глаза отвести она может, но не многолюдью. Одному или двум – ладно еще! А когда десяток человек, кто-то неладное да заметил бы. Нет, не было у нее ребенка.

Почему?

Что-то не так пошло?

Борис погиб, ребенок не получился… то есть не Марина в его смерти виноватая? Получается, что так. Ей то невыгодно было.

Ей бы и еще раз попробовать… я же не умерла! А и умерла бы – Аксинья под рукой! Кровь та же, а глупости… хотя чего мне-то кивать? Я и еще дурее была!

Так что не Марина то.

А кто?

Хозяин ее? Но ему тем более какой смысл? Один раз не получилось, так можно второй попробовать, и достаточно быстро.

Только вот… почему не получилось?

Могла я своего ребенка возненавидеть? Тогда? В той, черной жизни?

Нет, не могла. И не могла я тогда ненавидеть, сил ни на что не было, и… радовалась я малышу.

Это Фёдора я ненавидела, а ребенок – моя кровиночка. Мое сердце, мое солнышко ясное… как себя саму ненавидеть? Нелепо даже…

Нет, в этом я себя не упрекну. Ребеночка я любила, а плод погиб…

А могли меня отравить чем?

Опять – могли.

Но кто?! Кто еще стоит за всеми несчастными случаями, какой кукловод?! Кто?!

Двое их.

Один стоит за Мариной. Второй… уж самой себе признаться пора. Есть человек, который мог, еще как мог все это натворить.

Царица Любава.

Моя свекровка из черной жизни.

Доступ к черным книгам есть у нее… Ладно! Был! Есть ли сейчас – не ведаю, но ежели Борис из дворца выйти может, то и Любава? Вот где покопать надобно…

Что ж там за Захарьины такие с Раенскими?

Черные книги не каждый в руки возьмет, а и возьмет, так они его душу раньше сожрут. А тут что?

И читают, и пользуются… ох, нечисто что-то там! Бабушку попрошу! Пусть покопает. И Бореньку.

Ежели искать, кому что выгодно, так свекровка моя в первых рядах стоит! Боря бездетным умер, Федька на трон сел, меня она давила… смерти только своей не рассчитала, а та пришла и взяла! Фёдор рыдал, а я радовалась! Чудом свое счастье скрыла!

Хоть одну гадину, но пережила я!

А вот боярин Данила оставался тогда. И жив, и здоров, не женат, правда.

Почему он так и не женился?

Почему наследника не оставил?!

Я ведь точно помню, в черной моей жизни, когда боярин Данила умер, Фёдор хотел хоть кого из его внебрачных детей найти, чтобы род не прервался.

Не нашел.

Не смог? Или… или просто не было никого? Фёдор еще так уверен был, что детей у его дяди не оставалось. Почему?

Надо спросить.

Надо, мне кажется, что тут лежит кусочек разгадки. Обязательно надобно…

* * *

Марина на кровати лежала, о своем, о ведьмачьем, думала.

Не так уж ей и плохо было, как она то показывала. Больше десяти лет прожила она в палатах царских, больше десяти лет чужие силы и жизни пила безнаказанно, потеря талисмана своего по ней ударила, но оправлялась она достаточно быстро.

Сильный удар, болезненный, а все ж не смертельный.

Главное в другом, и о том думать страшно.

Волхвы о ней узнали.

Устинья? Боярышня эта?

Марина ее и не воспринимала всерьез, подумаешь, девка молодая, непуганая. Не сталкивалась она еще с ведьмой, не знает, на что Марина способна. Так-то и порчу навести, и