Моя чужая новая жизнь - Anestezya

— Кстати об этом…

Я почувствовала не ко времени подступающее раздражение. Сидит понимаешь ли следователь, дымит как паровоз. Я бы сейчас тоже от сигаретки не отказалась.

— Почему твой парабеллум нашли рядом с телом Хермана?

Этот вопрос к счастью я продумала заранее. Действительно выглядит подозрительно, тем более там должна быть полная обойма. То есть сказать, что его обронили при перестрелке, я не могу.

— Мужики были со своим оружием, — спокойно ответила я. — На кой им пистолет, к которому потом не подберёшь пули? Вот и бросили демонстративно рядом с убитым врагом.

Штейнбреннер сверлил меня пристальным взглядом и наконец спросил:

— Простите за бестактность, Эрин, но почему вас не застрелили вместе с моими солдатами? Согласитесь, это выглядит странно. Они теряют время, возятся с импровизированной виселицей.

Я устало вздохнула:

— Один из мужчин — это муж девушки, которую недавно казнили. Он хотел отомстить, уничтожить всех, кто имел отношение к казни. Он знал, что я переводчица, и решил, что именно я допрашивала её, — не признаваться же немцам, что меня окрестили предательницей. — Честно, не знаю, почему он хотел меня именно повесить.

Штейнбреннер невозмутимо курил, продолжая сканировать меня вдумчивым взглядом.

— Девушка, у которой вы жили, тоже оказалась партизанкой? — это конечно был риторический вопрос. После того, как Михей с Петром едва не угробили меня, я без малейших угрызений совести использовала их для своего прикрытия, но с Ниной так поступать мне не хотелось.

— Наверное, нет, — осторожно ответила я. — Она просто хотела сбежать. Многие девушки готовы пойти на всё, чтобы избежать насилия.

— Да, я помню, вы их защищали, — лёгкая ирония промелькнула в его голосе. — И как? Убедились, что русские — неблагодарные твари?

— Безусловно, я сделала нужные выводы, — сейчас мне даже не пришлось притворяться.

Я настолько была морально раздавлена непримиримостью наших, что мой жалкий вид убедил даже этого коварного змея.

— Молодость на то и дана, чтобы приобретать жизненный опыт, — снисходительно улыбнулся он. — К сожалению, обычно при этом мало кто избегает ошибок. Эта ситуация послужит вам уроком, что на фронте не место неуместным эмоциям. Сегодня ты пожалел противника, а завтра он всадит нож тебе в спину.

Как говорится, без комментариев. Если бы все жили по принципу «человек человеку волк», человечество бы давно уничтожило себя. Я всё равно верю в то, что нельзя предавать свои принципы и становиться бездушной сволочью. Не все такие как Пётр или Громов. Паша мне поверил, Нина, отец Олеси… Пусть и осуждали, но по крайней мере не желали мне смерти.

— Герр штурмбаннфюрер, у меня срочное донесение, — прервал нас Конрад.

Штейнбреннер тут же поднялся, видимо не желая, чтобы важные новости слышали чужие уши. Вилли похоже особо не проникся мои рассказом. Смотрел всё с тем же недоверчивым прищуром. Я чувствовала себя паршивее некуда. До сих пор потрухивало то ли от нервов, то ли от холода. Горло пекло и саднило — а ну-ка столько орать на морозе. Чаю с плюшками он мне явно не предложит, придётся самой о себе позаботится.

— Мы ещё не закончили, — резко сказал он.

— Я двое суток болтаюсь на морозе, можно хотя бы чаю попить?

Вконец обнаглев, я поставила на спиртовку чайник и подцепила из открытой пачки какую-то печеньку. Оказывается как мало нужно человеку для счастья — чашка обжигающе-горячего чая. Вот теперь пусть допрашивает дальше.

— Говоришь, тебя насильно увели партизаны, — спокойно продолжил Вильгельм. — Но ранец с вещами был при тебе. Выглядит так, словно ты ушла сама.

— На то и был расчёт, — уверенно глядя ему в глаза, ответила. — Если бы вы нашли брошенные вещи, сразу бы догадались, что это явное похищение, а так мало ли, может, я дезертировала. К тому же они хотели ещё раз всё тщательно обыскать, хотя я говорила, что у меня нет ни карт, ни каких-либо документов.

Вилли вроде бы согласно кивнул, а затем выдал очередную плюху:

— Что-то мне это напоминает. Тогда тоже партизаны выкрали именно тебя. Сейчас ситуация практически один в один повторяется. Тебе самой не кажется это странным?

Ну надо же, родной, ты наконец проснулся и включил мозги! Поздравляю. Ну, а мне не привыкать отмазываться.

— Нет, не кажется. Девушки более слабы физически и нас легче запугать, чтобы выбить информацию. — И ты опять ничего не сказала, так? — чуть насмешливо спросил Вильгельм. — Хочешь сказать, русские так легко сдались? Не стали настаивать? На тебе ни царапины.

— И что? — вот тут меня накрыло. — Не у всех такая богатая фантазия, чтобы часами издеваться над пленными! И что я могла сказать? Итак очевидно, что мы движемся на Москву! Я ничего не понимаю в военных стратегиях, так что как информатор абсолютно бесполезна.

— Всё равно странно, почему тебя не забрали в лагерь для военнопленных, — Вилли закурил очередную сигарету. — Если русские, как ты утверждаешь, достаточно гуманны. Неужели не пожалели молодую девчонку, которая всего лишь переводчица?

Он был прав в своих подозрениях, и в другое время я бы даже зауважала такую дотошность, но, блин, он же сейчас припрёт меня к стенке во всех смыслах. Ну, а как известно, лучшая защита — это нападение. Тем более моё терпение уже давно самоубилось и сгинуло под напором подступающей истерики.

— Я должна оправдываться за то, что меня не прижигали калёным железом и не ломали пальцы?! Откуда я знаю, что в голове у этих русских! Что, так не терпится избавиться от меня, что не можешь подождать, пока я поговорю с Файглем? — я с психу шандарахнула чашку об пол. — Меня чуть не повесили, а ты ещё в чём-то подозреваешь! Считаешь, мало допрашивали? Ну так вперёд, огнемёт подать?

— Замолчи! — вскочил Винтер.

— Ну нет! — ещё пара стаканов звонко разлетелись об стену.

Имею я в конце концов право на полноценную истерику или как? Вилли перехватил мои руки, прорычав:

— Иди к себе и, пока не успокоишься, не смей здесь появляться!

Вот это я понимаю довести человека до белого каления. У него, по-моему, опять руки чешутся съездить мне по фейсу.

К себе… А куда?