Моя чужая новая жизнь - Anestezya

— Я пыталась предупредить её, чтобы получше его спрятала, — попробую хоть немного достучаться. — Если бы я хотела её выдать, я бы сразу сказала солдатам, чтобы проверили сарай.

Логично же? Я вспомнила, как Конрад говорил, что её выдал кто-то из местных.

— Её могли выдать соседи, — продолжала я свою оправдательную речёвку.

— Пётр Васильевич, она говорит правду, — отважно заявила Нина. — Не может она быть настолько подлой, ведь мне и Наде она помогла и не раз.

— Она вместе с этими тварями стояла и смотрела, как издевались над Любой, — жёстко отрезал Пётр. — Значит, умрёт так же, как и эти псины.

— Их ты застрелил, а мне что пули жалко? — не выдержала я.

Помирать конечно страшно в любом случае, но почему-то мне кажется, что от пули было бы быстрее. Не внушает мне доверия эта хлипкая самодельная конструкция. Да и вряд ли у деревенских мужиков рука набита правильно вешать людей. С моей-то везучестью чувствую, быстро я не отмучаюсь. Буду хрипеть и болтаться, растягивая агонию.

— Предатели не заслуживают пули, — он грубо сдёрнул с меня шарф и рванул пуговицы шинели, распахивая ворот. — Твои друзья так любят вешать наших парней и девчат, вот пусть теперь и на тебя любуются.

— Пётр Васильевич, ну так же нельзя, — Нина бросилась ко мне, нашаривая пальцами узлы верёвки, пытаясь развязать её. — Даже если она и виновна в пособничестве фашистам, пусть её судят как полагается. А это самое настоящее убийство. И чем мы тогда лучше немцев?

— Отойди, дура, — он грубо отодвинул девушку. — Толку мне с того что её отправят в Сибирь шпалы таскать?

Ну всё. На этот раз точно можно прощаться с жизнью. Убежать или отбиться я не смогу. Звать на помощь бесполезно, да и некого. После моего побега немцы разве что прикопать мой хладный труп помогут. Просить же этого поехавшего кукухой от горя мужика не убивать меня тоже бесполезно. Я старалась думать, что может быть моя смерть в этом мире вернёт всё как-то обратно. Ну, а вдруг я очнусь в больнице, и окажется, что это была кома? Помнится, ещё фильм такой замороченный был. Люди проживали неотличимые от реальности жизни, пока валялись на койках, опутанные трубочками и проводочками. Сердце царапнула тоской. Только сейчас я осознала, что больше никогда не увижу Фридхельма.

— Можно я заберу это? — я заметила, как Михей примеривается к моему ранцу.

— Совсем совести нет? — не выдержала Нина. — Как так можно? Устроили самосуд, так ещё и вещами её разжиться хочешь.

— Хочешь, бери, но если немцы найдут у тебя её пожитки, не поздоровится, — равнодушно предупредил Пётр.

Михей закивал:

— Да я только самое нужное возьму, её шмотки мне без надобности.

Пётр подтолкнул меня к шаткой конструкции из пары пеньков и накинул петлю на шею, туго затягивая. Мне уже даже не было страшно. В такие мгновения приходит осознание, что все мы смертны и что этот рубеж просто нужно перейти. Куда больше я боялась пыток и допросов Штейнбреннера, а сейчас всё закончится намного быстрее. Пётр подхватил меня под мышки и поставил на импровизированный помост.

— Арина… — голос Нины предательски дрожал. — Мне жаль… Я могу… могу написать твоей семье…

Что ж благородный порыв, ведь будь у меня родные было бы жестоко заставлять их годами надеяться, что их дочь жива.

— Некому писать.

Я скользнула взглядом по Михею, который уже вовсю копался в моём ранце. Сто пудово на Любу настучал этот крысёныш. Знаю я такой типаж. И для немцев хочет выслужиться, и —мало ли как всё пойдёт — своим хорошим быть. Почти как я.

— Ты держись подальше от Михея. Любу сдал скорее всего он и тебе ещё после войны припомнит эти вечеринки в его хате.

— Всё сказала? — как я и ожидала, для Пётра мои слова не имели никакого значения.

Несмотря на всю браваду сохранять спокойствие, когда верёвка туго затягивается на твоём горле, было трудновато. Я закрыла глаза. Во-первых, нет большого желания смотреть, как они на меня пялятся, а во-вторых, скорее всего от удушья глаза у меня в прямом смысле на лоб полезут. Неохота мне совсем уж пугалом висеть незнамо сколько. Помнится, когда-то я слышала, что в минуту твоей смерти всё вокруг затихает. Это уже оно, да?

Тишину разорвал звук выстрела. И ещё. И ещё. Пётр ничком упал на снег, потянулся за ружьём. Михей, быстро смекнув, с какой стороны стреляют, схватил Нину и, прикрываясь ей, бросился за дерево. Далеко впрочем не убежал. Я увидела, как они оба тяжело рухнули на снег. Я всмотрелась вперёд, увидев уже знакомую немецкую форму. Чёрт, солнце светит прямо в глаза, ни хрена не видно кто это. Винтер или Штейнбреннер? У меня сейчас была другая задача — удержаться на шаткой конструкции из пеньков.

— Эрин! — кажись всё-таки Вилли. — Не делай резких движений, стой спокойно! Слышишь меня, главное не дёргайся!

Ну да, это как сказать кому-то «не думай о белой обезьяне». Мне тут же стало мерещиться, что брёвнышки медленно уходят из-под ног. Подавив порыв стать поудобнее, я медленно вздохнула. Спокойно, сейчас меня вытащат, нужно продержаться буквально несколько минут. Твою ж мать! Пётр оказывается ещё жив. Оставив попытки дотянуться до ружья, он с хрипом втягивал воздух, двигаясь рывками в мою сторону. Тут даже гадать не надо для чего. Выбить пеньки у него явно сил хватит, а Винтер ещё довольно далеко.

Время словно остановилось. Я как в замедленной съёмке смотрела на приближавшиеся фигуры немцев и Пётра, который упорно полз ко мне. Нет, не успеют, он сейчас довершит начатое. Стиснув зубы, он сделал последний рывок и толкнул деревяшки. Чей-то выстрел на этот раз более точно попал в цель — он наконец-то застыл, но мне это уже не поможет. Почувствовав, как опора уходит из-под ног, а верёвка ещё туже впивается в горло, я захлебнулась криком, который скорее походил на предсмертный хрип. И почувствовала, как чьи-то руки подхватывают меня, не давая повиснуть:

— Рени, всё хорошо, мы успели.

— Потерпи, я сейчас, — Кох осторожно пытался разрезать затянутую петлю.

Я судорожно закашлялась — они