Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Синдзя ничего на это не ответил. Какое-то время они сидели и слушали дождь.

Наконец Ота снова подал голос:

– Кем он был? Тот, с моей татуировкой? Где вы его взяли?

– Поверь, мир не будет по нему скучать, – ответил Синдзя. – Амиит нашел его в одном из предместий. Мы успели выкупить кабальный договор этого типа, прежде чем его вздернули.

– И что он натворил?

– Не знаю. Убил кого-то. Щенка изнасиловал. Выбирай на вкус, лишь бы твоя совесть успокоилась.

– А тебе правда наплевать?

– Правда, – подтвердил Синдзя. – Возможно, это делает меня плохим человеком, но раз уж мне и на это наплевать… – Он небрежно махнул рукой.

Ота отвел взгляд.

– Слишком много людей погибает, – сказал он. – Зря погибает. Глупые законы, несовершенная система.

– Это все ерунда. Если бы ты побывал на войне, по-другому бы сейчас говорил. Вот где громадные и бессмысленные жертвы.

– А ты побывал?

– Да, в Западных землях. Тамошние правители порой устраивают распри между собой. Или идут против кочевых племен, когда те достаточно вырастают, чтобы представлять серьезную угрозу для оседлого населения. Еще дрался, когда гальты решили откусить от тамошних богатств очередной кусок. В Западных землях всегда хватает возможностей за кого-нибудь повоевать.

Далекая молния подсветила деревья, и через один вдох прогремел гром. Ота высунул руку в окно, подставил ладонь под струи дождя.

– На что это похоже? – спросил он.

– Ты о чем, о войне? Война – это всегда жестокость, насилие и глупость. Война очень часто не имеет смысла. Но мне нравится та ее часть, когда мы побеждаем.

Ота усмехнулся.

– Извини, что лезу с расспросами, но для того, кто спасся от верной смерти, ты выглядишь не особо счастливым, – сказал Синдзя. – Что-то тебя тяготит?

– Ты бывал в Ялакете? – спросил Ота.

– Нет, так далеко на восток я не забираюсь.

– Там в конце каждого переулка установлены высокие ворота, и на ночь их запирают. А в гавани башня, наверху всегда горит огонь, чтобы корабли в темноте не сбились с курса. А в Чабури-Тане дети на улицах играют в необычную игру, я больше нигде такой не видел. Дети расходятся по всем улицам на расстояние крика, а потом один запевает, второй передает песню третьему – и так она проходит по кругу и возвращается к тому, кто начал. Возвращается со всеми ошибками и непонятками, то есть в результате получается совсем другая песня. Ребятня может так забавляться часами. Однажды я ночевал на постоялом дворе на полпути между Лати и Сёсейн-Таном. Там подавали копченые колбаски и рис с перцем, ничего вкуснее в жизни не едал. А Восточные острова… Я несколько лет ловил там рыбу. Рыбак из меня вышел так себе… Но я много времени проводил на воде, слушал, как волны плещутся о мою лодку, видел, как вода меняет цвет в зависимости от времени суток или от погоды. Из-за соли у меня трескались ладони, и женщина, с которой я тогда жил, заставляла меня спать с руками, обмотанными жирными тряпками. Кажется, по этому я скучаю больше всего.

– По потрескавшимся ладоням?

– По морю. И думаю, без него мне будет особенно тяжело.

Дождь усилился и вскоре ослаб, деревья перестали клониться к земле, а лужи стали гладкими.

– Море никуда не делось, – заметил Синдзя.

– Море – нет, я – да. Я ушел в горы. И не верил, что когда-нибудь их оставлю. Я устроился посыльным, зная, что это опасно. Меня предупреждали, но я не понимал по-настоящему до сегодняшнего дня. Такое бывает, когда ты повидал слишком много разных мест и полюбил их. Но жить можно только в одном месте, а не мотаясь по свету. В конце концов ты выбираешь для себя это место, а все другие превращаются в призраков.

Синдзя кивнул и изобразил позу полного понимания собеседника. А Ота улыбнулся – ему стало интересно, какие воспоминания сопровождают по жизни этого наемника. Судя по затуманившемуся взгляду Синдзи, не только кровь и ужас. С какими-то «призраками» он точно не хотел бы расстаться.

– И ты принял решение, – сказал Синдзя. – Амиит-тя считает, что вам надо об этом поговорить. Как только неделя траура подойдет к концу, в Мати снова начнется круговерть.

– Знаю. И да, я принял решение.

– Ты не против, если я спрошу, почему ты намерен остаться?

Ота отвернулся от окна и прошел в комнату. Взял из посудного шкафа две пиалы и, прежде чем ответить, налил в обе темно-красное вино. Одну протянул Синдзе, и тот сразу выпил половину. Ота сел на стол и поставил ноги на скамью, повращал красное вино в белой пиале.

– Кто-то убил моего отца и братьев.

– Ты их не знал, – напомнил ему Синдзя, – так что о любви мне не рассказывай.

– Эти люди убили мою прежнюю семью. Думаешь, у них не поднимется рука на новую?

– Слова настоящего мужчины. – Синдзя отсалютовал ему пиалой. – Видят боги, тебе придется нелегко. Утхайемцы верят, что ты совершил все, в чем тебя обвиняют, а потому они сначала тебя казнят и только потом объявят хаем. Ты должен найти виновных и скормить их толпе, но даже после этого половина утхайемцев не перестанет считать тебя злодеем, просто будет считать злодеем хитрым. Но если ты этого не сделаешь… Да, пожалуй, ты прав, выбор прост – или живи в страхе, или возьми мир за яйца. Ты можешь стать хаем Мати – или жертвой будущего хая. Третьего пути я не вижу.

– Я выбираю первый. И буду рад стать хаем, вот только…

– Понимаю, ты оплакиваешь свою прошлую жизнь. Так бывает, когда прощаешься с детством.

– Ну, с детством-то я давно распрощался.

– Не важно, что ты сделал и что успел повидать. Всякий мужчина – мальчишка, пока не стал отцом. Так уж устроен этот мир.

Ота принял позу вопроса.

– Ну да, есть несколько, – ответил Синдзя. – Матери друг дружку не знают, и это к лучшему. А твоя женщина? Киян-тя?

Ота кивнул.

– Я путешествовал с ней какое-то время, – сказал Синдзя. – В жизни второй такой не встречал, а я встречал многих. Тебе с ней повезло, даже если это означает, что придется жить на севере и полгода в году морозить свой уд.

– Хочешь сказать, что влюбился в мою женщину? – полушутя спросил Ота.

– Я хочу сказать, что ради такой женщины стоит забыть о море. – Допив вино, Синдзя похлопал Оту по плечу.

Они посмотрели друг другу в глаза, и наемник твердым шагом вышел из комнаты.

Ота глянул на оставшееся в пиале вино,