Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

Шелк отрицательно покачал головой.

– Тогда что же удержит их вместе, если им почти не придется драться? Боец, кальд, будь он хоть штурмовиком генерала Ската, хоть ополченцем генералиссимы, идет в бой ради славы. Или из преданности. Или – бывает и так – за добычей. А вот ожидать согласен только за деньги. Без жалованья ждать не станет, поскольку вне боя не завоюешь славы, над головою не реет знамя, за которое не жаль отдать жизнь, да и добычей не разживешься.

– Тривигантцы уже сильнее, чем мы, – меланхолично пробормотал Шелк. – По крайней мере, я после увиденного сегодня думаю именно так.

Оозик покачал головой.

– Пока нет, кальд, хотя ряды Мяты, похоже, начинают редеть. К концу зимы…

Закончить Оозику помешал мелодичный перезвон и частый топот ног Бивня.

Посовещавшись, троица авгуров согласилась на том, что первую, самую обильную жертву принесет патера Тушкан. Остальную живность – восемь голов, приведенных в студеных сумерках под своды древнего мантейона на Кирпичной, и прочих, ожидаемых с минуты на минуту – предстояло поделить меж собой Наковальне и Устрице, причем Наковальне достались вторая, четвертая, шестая и восьмая жертвы по его собственному выбору, с условием не выбирать самой крупной.

Безмолвный свидетель их дискуссии, Чистик с интересом уставился на ковыляющего к амбиону Тушкана. Вот в этом хрупком теле, в этой облысевшей со лба, убеленной сединами черепушке хранится крохотная частица Всевеликого Паса, Владыки Круговорота, Отца Семерых? А знает ли она, что ее вот-вот воротят на место?

«Еще как, – подумал про себя Чистик. – Еще как, лохмать ее, знает».

И вправду: разве он, Чистик, не растолковал старику Тушкану все расклады? И как богам удается отрывать от себя по куску, не становясь меньше, и как кусок этот всовывают в голову какому-нибудь олуху… После кусок, если захочет, может стать хефе, но вовсе не обязательно. Он же, кусок, может (вот это Чистик, честно говоря, упарился объяснять) просто жить себе да жить, как живется. Вроде мужика на осле. Ну да, осла можно развернуть кругом, пустить рысью, остановить, направить туда либо сюда, только всадника-то никто к этому не принуждает. Захочет – просто ослабит поводья, закинет ногу на луку седла да захрапит в обе дырки, а осел пускай себе травку щиплет или ищет водопой… пускай, словом, делает, что пожелает. Вот именно так многие годы дремал в седле и Пас, но надолго ли еще его хватит?

– Драгоценнейшие мои новые друзья, – начал Тушкан. – Знаю, вы… никто из вас вовсе не… – Закашлявшись, он явно собрался сплюнуть, однако вовремя опомнился и на сей раз проглотил мокроту. – Никто вовсе не принуждал вас собраться в нашей глуши, приготовив богам столько прекрасных даров, скольких мы не видывали с самого… с самого… даже не помню.

Умолкнув, он перевел благосклонный взгляд на сибилл, собравшихся возле огня, разжигаемого младшей из них на алтаре.

– Майтера Роща, у тебя память получше. К нам только что привели еще одного тельца. С ним получается три… нет, четыре. Четыре прекрасных, упитанных тельца, и четыре агнца, и жеребенок! Ручаюсь, прежде чем мы управимся с ними, кто-либо приведет и быка… э-э… майтера, о чем бишь я хотел тебя спросить?

– Когда к нам приводили более обильные жертвы, – напомнила ему старейшая из сибилл. – А было это, патера, когда тебя прислали к нам из схолы. Твои родители с тетушкой приобрели по такому случаю молодого бычка, и павлина, и… ох, горе мне: я ведь сама слышала обо всем этом от майтеры Шалфей… Кого же она еще поминала?

– Обезьянку, – сообщил ей Тушкан. – Обезьянку я помню точно.

Очевидно, приносить в жертву богам обезьянку пришлось ему не по сердцу: отголоски пережитого отразились на его лице даже сейчас, шестьдесят один год спустя.

– Впрочем, неважно. Всего жертв насчитывалось девять, по одной на каждого из Девятерых.

С этим он устремил взгляд на Чистика с Молотом и успевших вернуться приверженцев Чистика, воззрился на них, точно на нерадивых великовозрастных учеников.

– Великих богов, как всем вам, молодые люди, надлежит знать, девятеро. Относятся к таковым Пас, Эхидна и их чада. Посему мои отец с тетушкой решили приобрести по дару для каждого, дабы я поднес богам сии дары во время первого в жизни самостоятельного жертвоприношения. На этом вот самом алтаре… да. В большинстве своем – мелкая живность. Какая-то певчая птичка для Мольпы, крот Тартару и обезьянка. Этих я помню прекрасно.

Наковальня, ждавший своего часа рядом с Устрицей, в нетерпении заерзал, но Тушкан, если что-либо и заметил, даже не повел бровью.

– Однако дарители сделали очень важное дело, а именно – помогли юноше начать… – тут он снова закашлялся. – Прошу прощения. Божья воля, вне всяких сомнений. Я только хотел сказать, что наша сегодняшняя служба еще важнее. Бог – да не просто какой-либо бог, но якобы сам Владыка Пас – велел нашим новым прихожанам, вот этим добрым людям и патере… патере?..

– Наковальне, – подсказал Наковальня, сидевший в первом ряду.

– Наковальне… что за зверь такой – «наковальня»? По-моему, наковален я за все годы служения в жертву не приносил. Ладно, не суть. Очевидно, так называется одна из тех мелких тварей, живущих на деревьях и поедающих птичьи яйца… – Вновь приступ кашля. – Велел им разыскать меня… не так ли?

Готовый взорваться и без церемоний указать старику на ошибку, Наковальня сумел взять себя в руки.

– В самом деле, патера, ты и есть авгур, отмеченный самим Пасом, если, конечно, ты – тот Тушкан, коего он имел в виду.

– Уверен, патера, так оно и есть, – ободряюще добавил Устрица.

– Итак, он сказал, что придет к нам вновь, буде они отыщут меня и принесут ему жертву… в сем я не ошибаюсь?

Молот, Наковальня и даже Устрица, не говоря уж о многих собравшихся, закивали, подтверждая его правоту. Внезапно в задних рядах зароптали: порог мантейона переступил прихожанин невероятно высокого роста с ручным бабуином на поводке.

– Так вот что я хотел сказать, пока наши добрые сибиллы возжигают огонь. Происходящее – не пустяк, отнюдь не пустяк. Теофания за теофанией на Солнечной… та, коей стали свидетелями вы, уже третья… однако и я им не чужд, нет, вовсе не чужд!

Звучно зашаркав ногами позади амбиона, он повернулся к Наковальне.

– Это ты говорил с Пасом, не так ли?

– Я, – подтвердил Наковальня, гордо выпятив грудь.

Тушкан вновь повернулся лицом к собравшимся.

– И Пас сказал, что намерен явиться… Что ж, посмотрим, посмотрим. Это станет великим, колоссальным событием… если, конечно, произойдет.

Майтера Роща вручила ему жертвенный нож, подавая знак, что священный огонь горит как положено.

– Принесу ему в дар вон того черного тельца с белой мордой, – решил Тушкан.

– Птичка… дома!

Остановившийся напротив стола