Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

Обращаемся к тебе с величайшим почтением! Преклоняемся перед тобой! Я, говорящий с тобою – святой авгур, подобно тебе… нет, даже более, ибо я есть авгур, избранный самой Блистательной Сциллой, дабы возглавить Капитул Священного Нашего Града, Вирона! Сопровождают меня двое мирян, также вполне, в высшей мере достойных твоего благосклонного внимания, ибо это не кто иные, как Молот и Чистик, особы химического и биохимического естества, в совокупности избранные самим Владыкой Пасом, чтобы во исполнение его воли свершить под моим руководством священный акт жертвоприношения на алтаре сего достославного…

Дверь отворилась на ширину ладони, явив взорам пришедших бледное от ужаса лицо патеры Устрицы.

– Ты… ты… ты вправду авгур?

– Так и есть, сын мой. Но если ты и патера Тушкан, авгур сего мантейона, то не тот патера Тушкан, которого мы разыскиваем.

– Да какой с него авгур: ты на гипончик его погляди! – объявил один из приверженцев Чистика, стоявших за спиной Молота, в передних рядах.

Наковальня, придержав дверь крохотной ступней, повернулся к нему.

– Нет, сын мой, он – воистину авгур! Мне ль не узнать собрата по клиру? Уж меня-то какой-то рубашкой не проведешь!

– Ага, – поддержал его Чистик, – как есть авгур, или я авгуров никогда не видал. Поди сюда, патера, – велел он, ухватив Устрицу за руку и рывком вытащив на крыльцо. – Как тебя звать?

Но Устрица лишь, округлив глаза, беззвучно захлопал губами.

– Это патера Устрица, мой аколуф, – откликнулся человек с белой от седины бородой, занявший место Устрицы на пороге.

Старческий голос седобородого поскрипывал, постанывал, точно колесо перегруженной повозки, однако его яркая васильковая рубашка подошла бы скорее человеку куда более юных лет.

– Ну а патера Тушкан, авгур сего мантейона, – я, – продолжил он, не сводя с Наковальни обильно слезящихся глаз. – Итак, ты ищешь меня? Слышу я уже плоховато, однако это расслышал. Что ж…

Шагнув через порог, Тушкан начертал в воздухе меж собою и Наковальней символ сложения, причем куда шире и выше, чем требовал современный обычай.

– Делайте что задумали, но отпустите Устрицу.

Однако Чистик уже разжал руку.

– Да, точно, ты – он самый и есть. Скажи-ка, патера, Окно у тебя в мантейоне имеется?

– Без такового здесь не было бы мантейона, а я… – Закашлявшись, Тушкан сплюнул мокроту. – А я служу моему Окну шестьдесят второй год.

Умолкнув, он причмокнул губами, бросил взгляд на Наковальню и вновь повернулся к Чистику.

– Кто из вас главный?

– Я, – ответил Чистик, протянув старому авгуру руку. – Я, патера, как у вас говорится, этот… тео… дидакт. Если что, вот он, патера Наковальня, подтвердит. Мне ниспослал просветление Тартар, и сейчас я выполняю кой-какую работенку для его папаши… и вот они все – тоже, – добавил он, ткнув большим пальцем через плечо, в сторону Молота с Наковальней, и вновь протянув руку Тушкану.

Тушкан стиснул его ладонь. Пальцы старого авгура оказались сухими, холодными, на удивление слабосильными для человека этакой величины, однако глаза на миг прояснились, ожили.

– Я собирался сказать, что хотел бы расстаться с жизнью перед своим Священным Окном, сын мой, но, вижу, вы пришли не с тем, чтоб погубить нас.

– Ясное дело, не с тем. Дело, патера, такое: в тебя вложена частица Паса.

Успевший несколько успокоиться, Устрица вновь вытаращил глаза.

– А теперь она ему снова потребовалась, вот он нас за ней и прислал.

– Сын мой…

– Об этой-то работенке и речь, патера. Об этом он меня во время теофании и попросил.

– Нынешним днем, патера! Вот прямо при нас! – во весь голос подтвердил один из приверженцев Чистика.

– Еще одна теофания?

Подняв морщинистое лицо к меркнущей золотой нити длинного солнца, Тушкан словно бы сделался почти одного роста с Чистиком.

– В мантейоне Шелка! – выкрикнул все тот же приверженец Чистика из толпы.

Чистик кивнул.

– Только на этот раз к нам пришел Пас, патера. Ты же с ним вроде знаком, так? Сам его однажды видел… он так сказал.

– Так и есть, – неожиданно для всех объявил Устрица.

– Вот и козырно.

Чувствуя, что последние сомнения растаяли без следа, Чистик осклабился, заулыбался от уха до уха.

– Козырно, патера. Вправду козырно! Сколько в городе жаловались, что ни один бог к Окну давно уже не являлся… ну пока Киприда не сказала нам, что нынче ночью мы любую малину подломить сможем, какую ни захотим. Только никто ни словом не поминал, когда бог приходил в последний-то раз, и кто его, бога, упросил явиться… а Пас сказал, что был это ты, имя твое назвал, но где тебя искать, мы не знали.

Устрица с мольбой в глазах взглянул на Наковальню.

– Ничего не пойму, патера. Какая частица Паса? Безусловно, некая часть Паса имеется в каждом, однако…

– Ну кусок от него, – пояснил Молот. – Вроде отрезанного ломтика, или как если бы я, например, палец себе отвинтил.

– Теперь нам живность для него требуется, – повысив голос, объявил Чистик, – да побольше! Целое стадо! Эй, шпанюки, слушать сюда! Мы его отыскали! Вот он, перед вами, тот самый святой авгур с частицей Паса в голове! С той самой, которая Пасу снова нужна! Нам – то есть мне, Молоту и вот патере – велено было найти его…

Рядом с Тушканом, точно тень, возникла сибилла – столь же старая, сгорбленная.

– Не со злом ли они явились к тебе, патера? Я прошла через обитель. Нарушила устав… и плевать. Если ты… если у них на уме что-то скверное…

– Все будет в порядке, майтера, – заверил ее старый авгур. – Еще немного, и все будет в полном порядке.

– Так что мы свое дело сделали, – обращаясь к приверженцам, продолжил Чистик. – Теперь ваш черед. Хотите приложить руку ко всему этому? Лично помочь в серьезной, небывало великой деляне хотите? Хотите вернуть людям всего круговорота самого Паса? Тогда давайте, добудьте нам живности, да как можно лучше! Как угодно добудьте и тащите сюда, вот к этому вот мантейону!

– Самому отворять дверь на стук тебе не положено, – пожурила Шелка майтера Мрамор. – Не положено ни под каким видом!

Садясь на место, Шелк мимоходом пожалел о необходимости отложить долгожданный отдых от возни с грудами бумаг на столе. На счетах города в самых разных фисках, в общем и целом (тут он, неосознанно подражая Ласточке, постучал по листу бумаги карандашом) имелось немногим более четырех сотен тысяч карточек. В руках лица частного – несметное богатство, однако он-то должен платить из городской казны и страже, и комиссарам, и писарям, и прочим чиновникам, не говоря уж о подрядчиках, время от времени подметающих улицы и якобы, по бумагам, отвечающих за содержание в порядке мостовых, да еще…

Вспомнив с необычайной легкостью данное обещание наградить всех, храбро бившихся на той или иной стороне, Шелк невольно поморщился.

Кроме этого, за всех четырех талосов тоже следовало расплатиться, прежде чем Ласточка поставит хоть одного: так значилось в договоре, подписанном Шелком менее часа назад. Задолго до завершения работы над этими талосами страже