Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Уж не себя ли ты имеешь в виду, Паук? Нет. Разве что против собственной воли.

Паук отрицательно мотнул головой.

– Бизон! Смекни, я ж не слепой. Я ж видел, как ты о нем говорила. И как заволновалась, услышав, что у тебя среди свойских мои шпанюки есть. Испугалась, как бы Бизон не оказался из них.

– Вот уж нисколько! – Отсчитав три глубоких вдоха, майтера Мята слегка разжала пальцы, стиснувшие рукоять иглострела. – Хотя, возможно, и да… самую чуточку.

– Ага, знаю, знаю. И все твердила себе: не может, дескать, этого быть, потому как наслушалась от него всякого…

Отступив на шаг, майтера Мята коснулась лопатками холодной крылокаменной стены коридора.

– Я ничего не говорила ему, Паук, и он не сказал мне ни единого подобного слова. Ни единого! Однако я видела… а может, мне просто почудилось… и он, Бизон, несомненно, тоже. Тоже видел меня. Видел и слышал мой голос. Тем же манером.

К немалому ее удивлению, Паук прислонился к стене рядом с нею, так что взгляд его ее больше не смущал.

– Ага, понимаю. Понимаю, генералиссима. Тебе годков сколько?

– А это уж не твое дело, – как можно тверже ответила майтера Мята.

– Может, и не мое, а может, как раз мое. Ну а мне сколько, по-твоему, лет?

Майтера Мята покачала головой.

– Поскольку я отказалась раскрыть секрет собственного возраста, строить догадки о твоем в высшей степени неприлично.

– Мне сорок восемь, слово-лилия, а тебе бы я на глаз дал года так тридцать три… может, тридцать четыре. Извиняй, если что: ты ж сама сказать не пожелала.

– И теперь не скажу.

– Да я это только к тому, что летят годы жуть как быстро. Моргнуть не успеешь, глядь – вся жизнь прошла. Ты ж, лохмать твою, думаешь, будто все о ней уже знаешь, ан не тут-то было! Я столько всякого помню еще с тех пор, как мелюзгой числился…

– Понимаю, Паук. Вполне понимаю, о чем ты.

– Это тебе только кажется. Баб у меня перебывало, наверное, с сотню… жаль, счета не вел: не догадался вовремя. И только двум из них не приходилось платить, причем с одной, стоило только познакомиться ближе, сразу же ясно делалось: трёхнутая.

– Ну, считать женщин… – Слегка запнувшись, майтера Мята задумалась в поисках наиболее дипломатического выражения. – Считать женщин существами иррациональными для мужчин совершенно естественно. Как и для женщин – считать иррациональными существами мужчин.

– Вообще, если уж чисто лилейно, второй тоже платить приходилось. Не гельтухами, нет, но обходилась она, лохмать ее, куда как дороже всех остальных. Куда дороже, чем стоила, – искоса глянув на майтеру Мяту, продолжил Паук. – И вот тут я хочу сказать кое-что серьезное, важное, только не знаю, как бы… ты ж наверняка не поверишь.

– А это правда, Паук?

– Еще какая, лохмать ее! Каждое слово.

– Тогда поверю, пусть даже ты не веришь мне насчет богов. Что ты хотел сказать?

– Да нет, я не про то. Сказать это я должен был не сейчас, давным-давно, смекаешь? Выпал мне раз случай найти себе женщину вроде тебя, да не срослось. Миновало, вишь, и быльем поросло, и назад ничего не воротишь. В прошлом году познакомился я с одной, которая могла бы прийтись мне по сердцу, малость за ней приударил, и она вроде тоже давай меня охмурять, а после видит: я дело всерьез веду, и приморозилась. Глядит на меня, а в глазах: стар чересчур, стар чересчур… Вот как она, жизнь, пролетает-то. Я ж вовсе не чувствовал, что состарился, да и сейчас стариком себя не чувствую.

Вздохнув, Паук надолго умолк. Пауза затянулась на добрых полминуты, если не больше.

– Ладно. Теперь насчет этого мужика, Бизона.

Майтера Мята с трудом заставила себя кивнуть.

– Я, понимаешь, долго прожить не рассчитываю. По-моему, жить мне осталось всего ничего. Там, в тупике, где мы моих хоронили, надеялся, что меня подстрелят, а я, пока остыть не успел, все и скажу: уж тогда-то ты б точно поверила. Только они же стреляют наверняка. Моих шпанюков – вон, наповал уложили, а значит, сказать надо прямо сейчас. Он был одним из моих. Бизон. Фартовым подручным мне был…

Сказала она хоть что-нибудь или нет? В этом майтера Мята сомневалась сама. Наверное, все-таки промолчала.

– Ему полагалось докладываться каждую ночь. Встречаться со мной, понимаешь, как раз вот здесь. Однако ж явился он только на первую встречу. В первую ночь. С тех пор – как отрезало.

Майтера Мята вновь обрела способность дышать.

– Пришлось послать к нему человечка. Этого самого шпана, Аплодонта, за которым мы с тобой идем. А Бизон – он сказал ему, выхожу, мол, из дела. Тебе о нас обещал ни слова не говорить, но и нам о тебе хоть что-нибудь сообщать отказался. Слово-лилия, генералиссима. Вот так оно все и вышло. Не поверишь – обижаться не стану: наверное, сам бы на твоем месте не поверил… однако прекрасно знаю: сегодня мне крышка, и очень хотел бы, чтоб ты замолвила за меня словцо, когда остывать буду.

– То есть чтоб я помолилась о твоем духе?

Осмыслить происходящее майтере Мяте при всех стараниях не удалось до сих пор.

– Ага. Так что – слово-лилия… Я, конечно, предупреждал, что своих среди ваших, которых ты считаешь за свойских, не назову, но он-то больше не мой. Такие дела.

Вновь входя в караулку, майтера Мята обнаружила, что не помнит, как дошла до нее.

– Не вернуться ли мне в тупик за куском полимера? – спохватилась она. – Совершенно вылетело из головы, что нам понадобится новый: ведь если ты понесешь Аплодонта на плечах, то весь перепачкаешься в крови.

– У меня он с собой, – успокоил ее Паук, продемонстрировав свернутое полотнище.

– Но ведь твой нож у меня… ты сам отдал его мне, чтоб…

Паук улыбнулся. Легкая, скорбная улыбка казалась противоестественно, душераздирающе чужой на его грубом, точно наскоро вытесанном из куска дерева лице.

– А я Краксовым ножом воспользовался, прежде чем про него писать. Тут, вишь, трое-то ни к чему. Даже двоих не требуется. Пару раз мне одному своих здесь хоронить доводилось, и оба раза я первым делом нож убитого олуха принимался искать.

– Да, – вздохнула майтера Мята. – Да… уверена, тебе не раз приходилось оплакивать этих людей в одиночестве…

Сунув руки в карманы, она нащупала четки, иглострел и, наконец, нож Паука.

– Будь добр, возьми. Я не хочу хоронить тебя, Паук. Не хочу и не стану. Мне хочется спасти твою жизнь, и я приложу к этому все усилия. Постараюсь, как только могу, и добьюсь своего обязательно.

Паук отрицательно покачал головой, однако майтера Мята едва ли не силой вложила грубоватый складной нож в его ладонь.

– Будь добр, затвори дверь. По-моему, пугать Его Высокопреосвященство вовсе ни к чему.

Уверенно двинувшись вперед, она пересекла караулку и вошла в кладовую.

– Мне следовало заглянуть сюда раньше, – пояснила