Заморыш - Дмитрий Шимохин

Глаза у пацанов загорелись. Свой угол в казенном доме — это неслыханная роскошь. Это, мать ее, свобода!

— Значит, можно там и рыбу жарить? Или картоху печь? — с надеждой спросил Васян

— А вот про это забудьте сразу, — жестко отрезал я, глядя ему прямо в глаза. — Никакого огня. Вообще.

— Почему? — расстроился гигант.

— Потому что чердак сухой. Дерево старое, пыль, паутина. Одна искра — и полыхнет так, что мы до первого этажа добежать не успеем. Сгорим заживо вместе с приютом.

Сделав паузу, подождал, пока развитое детское воображение нарисует им эту апокалипсическую картину.

— И второе — запах, — добавил я. — Дым через щели пойдет, или просто жареным потянет. Сразу найдут. Так что чердак используем только как схрон. Храним там снасти, сушим рыбу — если тихо. Сухари прячем, яблоки, все, что найдем.

— И ходить туда только по одному, — добавил осторожный Грачик. — И только когда коридор пустой. Если спалимся, братцы, не только выпорют, а и заколотят все наглухо. Правильно, Пришлый?

Я солидно кивнул. Даже у Спицы пропало мальчишеское веселье. Они поняли: это уже не игра, а взрослое дело.

— Ладно, разбегаемся, — скомандовал я. — По одному. Скоро ужин и отбой. Ведите себя как обычно. Никаких переглядываний. Мы ничего не задумали. Если кто проговорится… — И я сурово на них глянул.

Мы вернулись как раз вовремя. Дядька Ипатыч уже орал, сгоняя всех на вечернюю проверку.

Я занял свое место в строю, опустив голову, но исподлобья оглядывая зал.

Жига был на месте. Нос распух и посинел, превратив лицо в уродливую маску, под глазами наливались фиолетовые тени. Вокруг суетился верный Хорек, прикладывая к лицу вожака мокрую тряпку.

Когда наши взгляды с Жигой встретились, в его глазах не было обычной злости гопника. Там была ледяная, концентрированная ненависть.

«Сейчас он ранен, унижен. Ему надо восстановить свой статус — и сделать это он намеревается за счет меня, причем в ближайшие дни, иначе все плохо для него кончится, и он это чувствует».

Его шестерки: Рябой и два хромых — тоже выглядели притихшими, но злыми. А вот Щегла видно не было.

Ужин прошел спокойно, только после него чувство голода не сильно прошло. Когда все вернулись в дортуар, появился дядька.

— Спать! — гаркнул Ипатыч, гася газовый рожок.

И дортуар погрузился во тьму, наполненную шорохами, скрипом кроватей и запахом сорока немытых тел.

Я лежал, натянув колючее одеяло до подбородка. Тело гудело. Сбитые костяшки пальцев горели, бок, куда прилетел удар Жиги, ныл тупой, тягучей болью. Голод, ненадолго забытый из-за адреналина, снова начал грызть желудок.

Спать хотелось смертельно, но я заставил себя лежать с открытыми глазами еще час, слушая, как выравнивается дыхание дортуара. Сон приходил волнами, тяжелый, вязкий.

…Меня подбросило среди ночи.

Я проснулся не от звука, а от животного чувства опасности — того самого, что не раз спасало меня «за речкой», а потом и в разборках девяностых. Резко, рывком сел на койке, сердце колотилось в ребрах, как пойманная птица.

Тишина. Только храп и сопение. Лунный свет падал сквозь решетки окон, расчерчивая пол мертвенно-бледными квадратами.

Я замер, превратившись в слух.

Шорох? Нет, показалось.

Я посмотрел в сторону угла, где спали «жиговские». Темно. Силуэты под одеялами вроде бы на месте. Но тревога не отпускала. Словно кто-то стоял рядом в темноте и смотрел мне в затылок.

Я медленно сунул руку под подушку. Пальцы коснулись холодного, шершавого металла. Гвоздь. Мой единственный аргумент.

«Спи, — приказал я себе, не убирая руки с острия. — Спи хотя бы вполглаза».

Резкий удар разорвал утреннюю дрему.

— Подъем, шантрапа! — покрикивал Спиридоныч, сменивший Ипатыча на побудке, идя между рядами, он стучал палкой по кроватям.

Короткие, злые удары по железным спинкам заполнили дортуар лязгом и визгом металла. Под этим утренним концертом тела воспитанников безропотно, будто на автомате, начинали сползать с коек. Механизм приюта заводил свою скрипучую, ежедневную шарманку.

Сев на койке, я тут же ощутил боль по всему телу. Казалось, оно было одним сплошным синяком. Больная, тупая и ноющая она сидела в ребрах, в плечах.

Вчерашняя потасовка с Жигой просто так не прошла.

Отлично. Превосходно! Сегодня это было именно то, что нужно. Мои синяки — мой больничный.

Медленно, кряхтя, как старик, я сполз на скрипучий дощатый пол. Каждый шаг — маленькое театральное представление. Пока все шумной толпой неслись к умывальнику, я, нарочито хромая, побрел в противоположную сторону — к каморке, где обычно спали дядьки.

Спиридоныч как раз стоял возле нее, поправляя косоворотку.

— Спиридоныч… худо мне, — прохрипел я, сгибаясь пополам и прижимая руку к боку.

— Что еще за сказки? — окинув меня подозрительным взглядом, безразлично буркнул он, но остановился.

— Да с лестницы вчера… навернулся, — соврал я, морщась от «боли». — Дышать больно. До мастерской не дойду…

Он смерил меня легким, недоверчивым взглядом. Подошел, бесцеремонно ткнул пальцами в ребра. Я скрипнул зубами и согнулся еще ниже. Этого прикосновения было достаточно, чтобы настоящая, а не притворная боль прострелила тело. Так что вышло убедительно.

Дядька с тоской смотрел на меня, и я, казалось, читал его мысли. Возиться со мной ему было лень.

— Ладно, — махнул он рукой. — Сиди здесь. Только чтобы на глаза мне не попадался. Понял, калека хренов!

Кивнув, я поплелся к умывальнику, а после успел шепнуть перед завтраком парням, чтобы приберегли хлеб.

Когда завтрак закончился, я нашел взглядом Спицу, убедившись, что он смотрит на меня. Короткий кивок в сторону моих приятелей. Через минуту они стояли передо мной. Васян — угрюмый, насупленный. Грачик — настороженный, с вечным сомнением в колючих глазах.

— Поход на работу сегодня отменяется, — без предисловий сообщил я. — Сегодня у нас дела поважнее. Идем за прутьями для вершей.

Спица и Васян были готовы. Их не требовалось убеждать. Но Грачик возмущенно замотал головой.

— Ополоумел, Пришлый? А если нас хватятся? Выпорют поди! В карцер посадят! А может, и без ужина на пару дней оставят!

Я же поморщился, глядя на Пришлого, чувствую, прикрепится ко мне.

— Правильно, — спокойно ответил, глядя ему прямо в глаза. — Все так и будет. Выпорют. Один раз. И ужина лишат. Может!

Я сделал паузу.

— А теперь посчитай: если сделаем верши, будем с рыбой каждый день! Подумаешь — один раз выпорют