Заморыш - Дмитрий Шимохин

Нас встретила стылая сырость, смешанная с едким дымом от костерка, тлеющего в углу на груде закопченных кирпичей. Тут же в беспорядке валялись кучи грязного тряпья, какие-то доски, дырявые ведра — все, что тащит в нору городская крыса.

На огне, подвешенный на проволоке, чернел мятый котелок, в котором бурлило варево. Один из босяков сбил с него крышку палкой. В нос ударил густой, терпкий дух.

Не ресторан «Максим», конечно. Вареные раки! Красные, исходящие паром.

Кремень выудил одного, самого крупного, обжигая пальцы, и небрежно протянул мне.

— На, похрястай, раз брюхо свело.

Я принял угощение. Спокойно, без суеты оторвал хвост, очистил от хитина и впился зубами в белое, упругое мясо. Желудок тут же свело сладкой судорогой. Ни один лангуст под соусом термидор в Рио не казался мне сейчас таким вкусным, как этот рак, выловленный в Обводном канале и сваренный без щепотки соли.

— Думал, в приюте-то сытнее, — хмыкнул Кремень. Он уселся на какой-то перевернутый ящик, явно украденный из лавки, и принялся с хрустом дробить панцирь, поглядывая на нас.

— Казенные харчи, все дела. Баланда серая, — ровно ответил я, выплевывая кусок панциря. — Вода с капустным листом. Тарелку заставляют вылизывать, чтоб добро не пропадало, а толку-то.

Грачик, видя, что нас не бьют, а кормят, осмелел и подошел к огню, грея руки:

— У нас за лишнюю крошку хлеба, если дядька увидит, — в карцер на ночь. На голый камень, в темноту.

Один из босяков, щербатый, криво усмехнулся, вытирая нос рукавом:

— Зато у вас крыша есть. И не дует. А мы как псы: где ночь застанет, там и логово. Летом еще ладно, можно и в обжорке[8] перекантоваться, а вот зимой… Зимой, братцы, дубаря даем десятками.

— Зато вас не порют дядьки по субботам для острастки, — мрачно буркнул Васян, машинально потирая спину.

— Нас не порют, — согласился Кремень, высасывая клешню. — Дядек над нами нету. Зато нас кто хошь учит. И гаврила[9] метлой, и гужеед кнутом перетянет, если под колеса сунешься. А уж фараоны… Без всяких правил. Кому как повезет — кто в канаву, а кто и на погост.

Он кивнул на мою перевязанную голову, где сквозь тряпку проступило пятно.

— Это где тебя так приложили?

— Мастер, — коротко ответил я. — Деталь ему не понравилась.

— Бывает. А у нас за ошмалаш чужого кармана можно и перышко под ребро схлопотать, — так же просто, как о погоде, сказал Кремень.

Мы жевали жесткое мясо речных падальщиков, и напряжение потихоньку уходило. Хоть мы и были из разных миров: они вольные бродяги, мы казенные узники, — но говорили на одном языке. Языке голода и боли. Мы были не врагами, а просто разными стаями одного вида в этом каменном лесу.

— Лады. — Кремень вытер жирные руки о штаны, нарушая тишину. — Так вы чего сюда приперлись-то, мазурики?

— Рыбы половить. Снасти поставить, — угрюмо ответил Васян, доедая своего рака.

— Места эти у реки наши, — веско заметил вожак. — Мы тут ночуем. Но река длинная, мы там не каждый день бываем. Там, ниже, за поворотом, щука берет. Но уговор такой: если мы придем, а вы там — улов пополам. Поняли?

— Поняли, — кивнул я. — Только раз так, котелок — с вас. У нас казенной посуды нет.

— Подходяще! — чуть подумав, согласился Кремень. — Небось не прохудится. Дровишек только принесите, а то лень собирать.

— Слушай, — вдруг вспомнил я содержимое приютской кладовки. — А может, вам соли надо? Или крупы какой? Гречки?

Глаза Кремня жадно блеснули.

— Соли? Это дело! Соль денег стоит. Это пригодилось бы! — Он даже привстал. — А чем еще поразжиться там можно?

— Покумекать надо. Глядишь, и накидалища какие найдем, вам на зиму, — закинул я удочку. — Старые шинели или дерюгу какую.

— За накидалище я тебя расцелую, Пришлый, — серьезно сказал Кремень.

Вдруг массивные деревянные балки над нашими головами мелко задрожали. Сверху раздался нарастающий, зубодробительный грохот, лязг железа и тяжелое, ритмичное шипение. Весь мост буквально заходил ходуном, с него посыпались труха, сажа и дорожная пыль, просачивающаяся сквозь щели настила прямо в котел. С непривычки это было жутко — казалось, что прогнившие опоры сейчас подломятся и вся эта махина рухнет в канал, похоронив нас заживо.

Грачик вжал голову в плечи, закрываясь руками, а Спица побелел, вжимаясь спиной в склизкую опору моста.

Кремень же и бровью не повел. Он лишь сплюнул в сторону и ухмыльнулся, глядя на наши перекошенные физиономии.

— Не дрейфь. Это паровик летит.

— Кто? — переспросил Спица, отряхиваясь от пыли.

— Машина паровая. По рельсам ходит. Скоро смена на заводе заканчивается, вот он за работными и пришел. Сейчас пустой, а обратно битком пойдет.

Любопытство пересилило страх. Мы осторожно выглянули из-под моста. По набережной, громыхая на стыках, ползло чудовище. Маленький, коренастый паровоз, наглухо обшитый железным коробом, чтобы не пугать лошадей. Он пыхтел, изрыгая из короткой трубы клубы жирного черного дыма и снопы искр, и натужно тащил за собой вереницу тяжелых вагонов. Выглядело это игрушечно и грязно одновременно. Паровик со свистом выпустил струю пара, обдав набережную белым облаком. До нас донесся запах раскаленного масла, мокрого металла и угольной гари. Тяжелый, удушливый запах надвигающегося железного века. В моем прошлом мире он уже умер, а здесь — только рождался, скаля стальные зубы. Мы провожали его взглядами, пока он не скрылся за поворотом, оставив в воздухе шлейф сажи.

— Ну и бандура, — уважительно буркнул Васян. — Силища.

— Ладно, Кремень. Пойдем мы, — произнес я, взглянув на темнеющее небо. — Жди теперь с гостинцами. И насчет соли — я серьезно.

— Жду, — кивнул вожак. — Идите с богом, пока архангелы не повылазили. Мы теперь вроде как в доле.

Мы вышли из-под их моста не друзьями — на улице друзей нет, — но будущими подельниками.

Мы отошли от моста на приличное расстояние, прежде чем напряжение отпустило. Шли молча, торопливо переставляя ноги по грязной набережной Обводного. Первым не выдержал Спица. Он все оглядывался, словно не верил, что мы выбрались оттуда целыми.

— Сенька… — выдохнул он, хватая меня