Фантастика 2025-167 - Алекс Войтенко

– Говно твое будущее, – отрубил Игнат. - Война трусов. Сойтись с врагом, видеть его глаза, чувствовать его страх, преодолеть собственный — это настоящее сражение! А ты хочешь ловить глупые пули, которые стрельнет бог знает откуда какой-нибудь черт. В жопе такие войны!

Господин Клименко, в чьих картинах будущего млечные валки состояли исключительно из механических повозок, несомненно, стал бы на сторону Яремы.

— Слушай, светлейший, а ныряльщики тоже по коллекционным овинам будут?

— Вот уж дудки.

Игнат громко расхохотался, а его конь Упырь заржал вслед за хозяином.

Марк ехал последним, а Филипп — проводником отряда. Поэтому именно он первым увидел сцену, встретившую шайку в неприметной деревне под названием Ставища.

Возле плетня при небольшой избушке мужчина с разгоряченным лицом намотал на кулак волосы женщины — как кукольник, держащий большую куклу за нить. Рука тянула волосы вниз, открыв небу заплаканное женское лицо и тонкую шею с пульсирующей веной. Правая ладонь поднималась и тяжело хлопала по щекам: по левой, по правой, по левой, по правой. Женщина пыталась закрыть лицо руками, но тогда он выкручивал ей пальцы; она пыталась вывернуться и оттолкнуть его, а тот сильнее задирал ей голову и вычитывал фальцетом:

– Проклятая дура! Будет тебе наука! Сколько раз я говорил тебе... Сколько? Раз? Тебе? Говорил?

Каждый вопросительный знак запечатывал звенящую оплеуху. От ударов щеки и скулы приобрели болезненный красный цвет, словно кожа вот-вот лопнет. Женщина беззвучно рыдала, задыхаясь от сжатого в горле крика.

- Научу тебя... Запомнишь надолго...

Он занес правую руку, и на этот раз его ладонь сжалась в кулак.

– Не занимай.

Канчук ужалил занесенную для удара правую руку. Муж закричал, выпустил волосы, и женщина вырвалась из плена. Тяжело дыша, отступила на несколько шагов, бессильно свалившись на скамью у окна, закрыла лицо руками и задрожала от рыданий.

Муж перевел озадаченный взгляд на черед Филиппа, на женщину, на собственную руку, из которой проступила кровь. Ступил в сторону женщины.

Канчук свистнул, обплел лозой его ногу и дернул. Мужчина шлепнулся на спину, вскрикнул, сел и застыл, уставившись напуганными глазами Филиппа. Он был настолько ошарашен, что не понимал, что происходит.

Лицо Филиппа перекосило такую страшную ненависть, что Северин не узнал его.

— Если посмеешь снова обидеть ее, — прошипел тавриец. – Я узнаю и вернусь за твою душу.

Канчук свистнул в третий раз, хлопушкой распоров воздух прямо над ухом мужчины. Тот заслонил руками голову, попытался закричать, но от испуга онемел. За сценой подсматривали несколько соседок — кто из окна, кто из дверей — но с точки зрения Чернововки спрятались в хатах.

Все длилось не дольше нескольких секунд, ровно столько, чтобы Марко вырвался вперед и положил руку на плечо Олефира.

Филипп обернулся. Марко медленно покачал головой. Северину показалось, что брат Варган сейчас ударит Вишняка, но тавриец кивнул, щепетильно свернул канчук и вернул его на место возле колчан. Бросил напоследок:

— Подними на руку — посмотри, не смотрят ли волчьи глаза.

- Ав-ава, - пролепетали из-за плетня.

Вряд ли мужчина хоть что-то понимал. Из рассеченной десницы вытекала кровь. Женщина, так и не подняв головы, лежала на скамье. Плач встряхивал ее тело, а лицо скрывало растрепанные волосы. Олефир поехал первым, а за ним и вся шайка.

Характерники достались местной корчме в молчании. Затем Марко вернулся к Филиппу и крикнул:

— Какого черта, Варган? Глузд за ум заехал?

- Брат Кремень, - спокойно ответил Филипп. — Я должен просто проехать мимо?

– Нет, – рыкнул Вишняк. — Но мы должны защищать людей, а не калечить их.

— Даже если они калечат других? — спокойно переспросил Филипп.

– Если бы ты этого не сделал – сделал бы я, брат, – вмешался Северин.

Марк оглянулся на него, прошил свирепым взглядом, хрустнул пальцами, перевел дыхание и обратился ко всем:

– Пойду сам. Быстро расспрошу трактирщика и кого понадобится. Если не найду ничего, то уезжаем. Приказываю сидеть, тряся, в одуванчиках, и не вскочить в неприятности в мое отсутствие!

Шепучи о себе далеко не льстивые слова, Вишняк стремительно исчез в корчме.

- Братик, ты как? — тихо спросил Филиппа Ярема.

– Все хорошо.

— Ты понимаешь, что он все равно будет ее бить?

Тавриец промолчал.

— А после такого позора, может, даже сильнее...

— Ярим, отец когда-то бил твою мать? - спросил Филипп.

Яровой не ожидал такого вопроса.

– Нет, у нас такого не было, – он покачал рыжей гривой. — Маменька сама кого хочешь побьет.

— А мой отец, когда напивался, постоянно избивал маму. Все знали, все видели, все проходили мимо. Чужие домашние дела. Зачем лезть? Все так живут. Бьет – значит, любит.

Ватага молчала: Филипп впервые заговорил о себе.

– Почему она терпела? Почему не ушла от него? Я не знаю. Не понимаю. По-видимому, она до последнего надеялась, что он изменится. Но он не изменился. Однажды мама скончалась от побоев. Никто не вступился, а потом все рыдали на похоронах. Он тоже рыдал. Лицемерно, не правда ли? – Филипп рассказывал с холодным спокойствием. — А я... я был слишком мал, чтобы защитить ее.

Игнат удивленно смотрел на таврийца.

– Вы знаете, что я не люблю ночевать по домам. Это благодаря ему. После смерти мамы отец не пил... Несколько недель. Потом все вернулось. Из единственного сыночка я превратился в маленького паскудника. Правда, меня он не бил, а закрывал в погребе, чтобы я не мешал. Он пил почти постоянно, забывая о моем существовании, а я сутками жил в темном погребе. Спасала от голодной смерти хранившаяся там пища. Я сидел в одиночестве, замкнутый в подземном мраке, и слушал, как он напивается, храпит, ругается и приводит в наш дом женщин, таких же пьяных, и совокупляется с ними.

А я считал, что у меня худший отец, — подумал Северин.

— Когда он меня оттуда выпустил, я подготовился: перенес в погреб ведро для помоев, воду, одеяла, свечи и книги. Лех стал моей новой комнатой, а книги — утешением. Их было мало, поэтому я перечитал каждую минимум десять раз. Я возненавидел стены. Мне стало казаться, что они медленно надвигаются на меня, когда я этого не вижу, и однажды сжмутся так, что раздавят. Через несколько недель я решил, что у меня достаточно заключения и нужно убегать. Моя кожа покрылась язвами из-за удушья и отсутствия солнца, глаза болели от света. Если