Драконий век - Д. Дж. Штольц

Филипп был собран, рука его твердо держала меч, хотя, надо сказать, промедление в движениях чувствовалось.

– Не следовало тебе прыгать за ним, – проговорил Теорат, наблюдая, как кровь сочится по ноге графа. – Ты не до конца оправился от яда и медлителен.

– Не тебе решать, – отрезал граф, – как мне поступать!

Подавшись вперед, он сделал выпад. Пусть он не сбросил до конца оковы слабости, но опытом в боях значительно превосходил, так что Теорату пришлось трудно. Он отбивал удар за ударом, и все же вражеский меч дотянулся до его бока. Оскалившись клыками, барон отскочил как можно дальше, держась за кровоточащую рану. Филипп не последовал за ним – глотал воздух. Его грудь сдавливалась отравой, как тисками, отчего ему приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы контролировать тело.

– Мы можем решить все иначе! – торопливо произнес Теорат. – Забирай своего сына. И разойдемся. Ты получишь свое.

– Я не торгуюсь!

– Я всего лишь предлагаю тебе…

Он не закончил. На него опять обрушились серией ударов. Неожиданно Филипп услышал под ногами нечто… громадное… Он на миг отвлекся, пытаясь понять, что же ворочается в глубинах, будто пробуждаясь от шума их битвы. Увидев промедление, Теорат напал на него, понадеявшись, что это следствие действия ядов. Филипп разгадал его маневр. Он собирался воспользоваться тем, что противник открылся, дабы закончить бой быстро, пока не исчерпал последние силы. Подставился. Удар пришелся ему на плечо, разрубив его до грудной клетки, отчего меч выпал, но Филипп выкинул вперед другую руку, в которой был зажат подобранный кинжал.

Кинжал пропорол живот барона снизу вверх, пронзил бьющееся сердце.

Со вскриком раненого хищника, не ожидавшего, что придется самому стать жертвой, Теорат Черный попытался перехватить кинжал и оттолкнуть противника. Но его повалили на горячий песок, продолжая наносить удар за ударом. Они вынимали друг из друга жизнь: Филипп – клинком, Теорат – удлинившимися до когтей ногтями, прорвав придавившему его противнику брюхо. Пески с жадностью впитывали кровь, будто требуя еще подношений.

В конце концов у барона получилось скинуть противника с себя, и, весь в крови, он отполз, сорвался с дюны и покатился вниз, где и замер у основания с широко раскрытыми глазами.

Не в силах подняться, Филипп прощупал себя. Ему разворотили брюхо и разодрали бок. Он с трудом дышал. Его грубая рубаха изо льна пропиталась красным, слившись с цветом пустыни. Песок резал ему глаза, но сквозь поднимающуюся бурю он разглядел силуэт Уильяма, который был уже без сознания, пополз к нему и почти сразу провалился в забытье.

Песчаная буря усилилась. Она замела все вокруг: бескрайние моря песка, солнце, небо. Все перемешалось в одной красно-коричневой завесе. И вот уже опустился вечер на неподвижное поле битвы, где скрестились одновременно вражда и надежда на спасение родных. Когда буря опала так же неожиданно, как и налетела, пятеро вампиров лежали частично погруженными в песок. В сгущающейся темноте возник спешащий с качающимися сильфовскими фонарями караван. Погонщик отчаянно кричал о том, что следует поспешить, пока песок не остыл. Светильники ненадолго выхватили очертания тел. Погонщик поначалу вскрикнул: его воображение приписало очертаниям совершенно иную форму, – но потом приказал стражникам в куфиях проверить. Торопясь, чтобы успеть на место стоянки, они подошли ближе, склонились над скрюченным Филиппом, держащимся за живот, потом и над Юлианом. Затем их взор выхватил обезглавленный труп, чья голова пропала под набросами песка, и уже последним нашли Арушита, который, как оказалось, не погиб, но дышал тяжело.

– Махубарат ша’фо… Фаляк! – вскрикнул погонщик.

Глаза стражей испуганно вглядывались в чернеющий сумрак песков. Где-то внизу что-то вновь тяжело зашевелилось – и сразу несколько барханов разом вздохнули, едва приподнялись.

– Фаляк! – завопил один из людей.

– Боде? – зашикал стражник, показывая на едва дышащего Филиппа, как бы вопрошая, оставить его или забрать.

– Маха-маха!

Стражник склонился, поднял губу и увидел клыки.

– Гаррад! Тэ’хо! Боде?

Погонщик ответил утвердительно, и охранники, подобрав тела и закинув их между горбов верблюдов, почти побежали дальше. Присыпанный песком внизу Теорат, а также обезглавленный Шауни так и остались лежать – если первого не заметили, то второй был мертв. Соединенные веревкой многочисленные рабы торопливо перебирали ногами, утопая в песке. Утробно ревели верблюды. Видно, чувствовали пробуждение демона.

Вскоре после того, как караван исчез за горизонтом и затихли сопровождавшие его голоса, ночь полностью окутала пустыню. Она осела на барханы, между ними, в складки, залегла под прорывающимися изредка ветвями. А потом ночи пришлось подвинуться, ибо барханы взметнулись фонтаном песка почти до луны, словно стараясь достать ее и засыпать с концом. Теората, как и его дорогого друга Шауни, накрыло волной, и, тяжело задышав, Теорат открыл глаза, почувствовал, как его куда-то увлекает, как что-то громадное шевелится множеством конечностей, влекомое запахом крови. Ощущая страшную боль в области пронзенного сердца, а также во всем теле после яда, который был на клинке, он из последних сил подхватил кинжал и сжал его. Впившись взглядом в Шауни, чтобы не потерять его, барон отдался воле потока. И задержал дыхание. А потом пустыня поглотила его, пожрала, будто и не было. Таков Дальний Юг, где они оказались.

Глава 4. Путешествие по Югу

Между тем караван устроился посреди песчаного моря на скале, вздымающейся, точно остров. Костры были разожжены. Пламя разгоняло ночь. Рабы дрожали от холода, пока юронзии кутались в теплые одежды и ели смешанные с молоком толченые финики. Подобранных рабов осматривали старые вампирицы. Содержать их было даже дешевле, чем собаку, так как им, неприхотливым, хватало две чарки крови в месяц. «Гаррад», – шипела одна, что значило «вампир». Потом она и вовсе зло плюнула в лицо седовласому пленнику, продолжая, впрочем, заниматься им. Засовывала назад внутренности, стягивала рану и зашивала. Зашила и плечо. Кто-то из охраны попытался остановить ее, но следом его самого остановили.

Похоже, они спорили, тратить ли время на тяжелораненого.

Однако раненый дышал, хоть и с трудом, поэтому все выжидали: доживет ли до рассвета? Выйдет ли его продать? Вампиры стоили хорошего золота.

Старух было четверо на весь большой караван. Они пугали своей уродливостью, морщинистой от солнца кожей, спутанными волосами, делающими их лицо похожим на заросший бурьяном песчаник. Трудно разобрать, сколько им: выглядели они одинаково старыми, такими, на которых не позарится даже очень пьяный мужчина, возжелавший женского тела. Именно поэтому их брали с собой в переходы по пустыням, чтобы они и готовили юронзийцам, и следили за рабами, и врачевали их. Пока первая ухаживала за Филиппом, вторая обтирала Юлиана. Остальные две пугливо совещались: их насторожила белая пена на губах южанина. Глаза Арушита вдруг распахнулись. Он что-то прохрипел, но подавился белоснежными хлопьями. Почти сразу он провалился в забытье, в которое погрузило его бессмертие, чтобы облегчить боль. Старухи тыкнули в него пальцем и запричитали.

Некоторые юронзии подошли ближе и стали переговариваться, пока главный из них – караван-баши, обросший черной бородой так, что виднелись одни лишь глаза, – долго не отвечал. Наконец и он что-то произнес. То был приказной тон, отчего все замолкли.

Обеспокоенные рабы тоже покорно притихли и уснули. Путь до Рабского простора предстоял трудный, долгий, и нужен был отдых.

Устрашенная старуха протерла Арушиту лицо и руки песком. Однако при всей ее осмотрительности она – глупая – сама не заметила, как по привычке слизнула кровь с пальцев. Чуть погодя она поковыляла к костру, где и свернулась калачиком. Когда в лагере уже все спали, кроме караульных, другая вампирица, почуяв неладное, дотронулась до плеча своей подруги. И поняла, что та умерла. Заметив на ее губах белую пену, как у больного южанина, она взвыла шакалом. Что тут началось… Все подскочили, затыкали в Арушита пальцем. Требовали избавиться от него. А он, потерявшись в болях, не мог ответить. С лица караван-баши