Солитариус - Елена Пя

Недостаточно быть бережливым, скромным и воздержанным. Недостаточно соблюдать ритуалы, принятые у Возводелов. Если в груди зола, как сказала та старая цыганка, а душа кипит жёлчью и ядом – чем ты лучше многоликого монстра, которого встретил в пустыне?

«Ты никогда не сможешь выкорчевать из сердца эту тень. Никогда не почувствуешь себя целым и ценным – даже загнав боль поглубже, даже если найдёшь-таки лазейку из кокона, в котором застрял, и выплеснешь в мир всю свою нерастраченную любовь, которая миру ни на черта, может быть, и не нужна! Высохший цветок уже не может пить воду, сколько бы ни наполняли банку, и тот, кто не восприимчив к любви, никогда не научится ни отдавать тепло, ни брать его у других. Даже мама и Вася ничем не помогут тебе. Потому что это условия задачи, которые нельзя изменить, и будут только трещины, трещины, трещины и разрушение…»

– Отпусти его! Убирайся! Оставь его немедленно!

Ваня тряс Дрозда за ворот свитера, стучал маленькими, но упорными кулаками по плечам и груди. Дрозд заморгал, пытаясь прийти в себя, и увидел, как тень узким акульим плавником выбирается из него, сыто потягивается, накрывает собой разгневанного и смешного мальчишку, а потом отслаивается от земли и взмывает в воздух…

И вдруг в неё врезалась птица. Крошечная буровато-жёлтая птица – она налетала на чёрный треугольник, яростно била крыльями и рвала тень в клочья своим клювом, острым, но предназначенным для строительства гнёзд, а вовсе не для драк. Тень металась из стороны в сторону, уклоняясь, но вскоре рассвирепела, собрала силы для ответной атаки и ринулась на птицу вся целиком, выпустив Дрозда из лап. Птица закувыркалась в чернильном клубке, они покатились по небосклону – в молчании, в зловещей тишине – а потом удалились к горизонту.

– Папа! – Ваня хотел бежать за ними, но оглянулся на опустошённого Дрозда и остался. Подпрыгивал на месте от нетерпения: – Ну же, Ваня, скорее! Надо найти папу!

В голосе мальчика дрожали слёзы.

– Нет тут никакого папы, – еле ворочая языком, сказал Дрозд. – Там, у обрыва, был призрак. Он появился из-за меня, из-за того, что я постоянно думаю о нём, не могу отпустить…

«Не поэтому ли я невольно иду по его пути? Как будто продолжаю прямую, которую он начертил. Да, беда у нас общая – и разве я имею право радоваться жизни, когда он не смог? Ведь он был лучше меня, в тысячу раз лучше».

– А как же Рыжик? – не унимался мальчик, обиженно шмыгая носом. – Рыжий печник, откуда он взялся?

Дрозд закрыл глаза.

– Не знаю. Может быть, это сделал ты. Ты же, наверное, помнишь его именно таким? Тёплым, смешным, витающим в облаках, но всегда готовым тебя защитить.

«Не тенью самого себя. Не призраком, который рассыпается от каждого вздоха…»

– Ваня… – позвал Ваня.

– Что?

– Ты такой холодный. Мне страшно.

Дрозд провёл ладонью по лицу и попытался подняться, но тут же рухнул на снег, подкошенный чувством неподъёмной бессмысленности. Что-то та чёрная тень сотворила с ним; он всё ещё оставался чемоданом, который она, улетая, успела защёлкнуть на все замки. Его прижало к земле, хотя силы кипели внутри, будто в насмешку, и голова была ясной. Он точно знал, что ему просто надо встать и вывести Ваню из разгулявшейся бури – просто идти, пока они не доберутся туда, где всё будет хорошо. Он мог сделать это. Мог встать. Мог одолеть ещё много километров!

Он только не мог захотеть этого.

Снег падал и падал. Горестно выла пурга.

– Ваня, вставай… Пожалуйста, вставай! Ты замёрзнешь! А эта тень… вдруг она вернётся за тобой? Вдруг она тебя убьёт?

– Прости, – даже это короткое слово потребовало от Дрозда колоссального напряжения воли. – Прости, малыш, я не могу. Не могу.

Ваня поднырнул под его руку, устроил её у себя на плечах и принялся его поднимать – его личный семилетний атлант, толкающий вверх опрокинутый небесный свод.

– Слушай, – медленно проговорил Дрозд. – Что бы ни случилось, я был не прав. Ты ни в чём не виноват, запомни это. Ты не совершил ничего непоправимого. Может быть, ты ещё вырастешь. Может быть, всё у тебя пойдёт по нормальному пути…

– Как ты не понимаешь? – Ваня усадил его и прижался к его груди лбом. Очень горячим, неестественно горячим. – Я не вырасту другим без тебя. Я вообще уже не вырасту другим! Буду как ты. Но это хорошо и на самом деле неважно – важно, каким ты станешь потом. Я знаю: иногда это самое сложное – захотеть, особенно когда совсем себя не любишь. Но я… я буду хотеть вместо тебя. Очень-очень сильно! За нас двоих, и за того дедушку, и за маму с Васей… И за папу – за папу тоже. Ты просто обними меня, ладно?

И он сам положил руки Дрозда себе на спину.

– Потому что на самом деле ты хочешь. Это всё та злая тень, она выпила тебя… А ты не такой! Ты не родился таким! У меня тоже есть память, я помню! Это сейчас не ты, ты ни за что не бросишь меня здесь. Это скоро пройдёт, вставай! Ты должен быть счастлив. Я хочу, чтобы ты был счастлив…

Он весь пылал. И дышал часто-часто, как будто прилагал усилия, чтобы не взорваться.

Как птица.

Как сердце.

Глава VIII. Сердце

Дрозд стиснул его так крепко, что сам испугался: сейчас сломает. Потом закрыл глаза, глубоко вдохнул и, одной рукой ухватив мальчика под коленками, рывком поднялся на ноги. Снега успело намести столько, что Ваня всё равно не смог бы идти сам: ему пришлось бы пробираться по пояс в сугробах. Он вздрогнул и сжался в комок – но тут же расслабился, признательно потёрся виском о плечо Дрозда и притих, позволяя слушать своё сердцебиение, питаться теплом и заражаться детской мечтой:

«Я хочу, чтобы ты был счастлив».

Неугомонный ветер дул в лицо, метель сотней маленьких белых мошек кусала лоб и щёки. Мир был пустым и симметричным, как вырезанный из бумаги круг, и идти было некуда, и идти можно было куда угодно, на все четыре стороны и триста шестьдесят градусов. Шаг. Ещё шаг. Ещё. Снова и снова отсекая голову гидре отчаяния – и прекрати уже умничать, что ты там бурчишь, забудь, что на месте одной головы вырастут две. Это тяжело, даже больно. Где-то под снегом прячутся ножи, и каждый раз,