Солитариус - Елена Пя

Потом Дрозд снова взял Ваню на руки и поднялся с колен, а отец моргнул и подступил ближе, и когда между ними осталось всего два шага, стало видно, что от его левой скулы через губы, подбородок и шею тянется белёсый шрам, уползающий под небрежно повязанный шарф. Как трещина, неумело замазанная сырой глиной.

Шарф отец снял, чтобы укутать в него Ваню: всё же ребёнок до сих пор был одет в свою осеннюю куртку, а здесь уже вовсю царила зима. Укутал. Погладил сына по плечу – взрослого сына, не мальчика – осторожно, сосредоточенно, как будто ему было любопытно, из чего сделано это видение, и в то же время страшно: вдруг растворится?

Или вдруг оно – не видение?

– Пойдём, – сказал отец вполголоса.

Женщина в фиолетовом пальто собрала яблоки и подала ему позабытый бумажный пакет. А Дрозд растерял все слова, и не облечённые ни в какую форму, бесполезные вопросы холодными пузырями взрывались в горле. По-рыбьи хлопнув ртом, он через силу сглотнул, крепче обнял Ваню и побрёл следом за отцом, мимо книжных лавок, сказочных избушек, обсерватории… Завернув за угол, они почти сразу очутились перед светло-зелёным зданием, чем-то напоминающим то ли музей Возводелов в Приграничье, то ли университетский корпус, где читались лекции по коллоидной химии. Только к покатой крыше, чуть съехав в сторону от центра, прилепилась маленькая надстройка из тёмных досок, с облезлыми оконными рамами и с охваченной перилами площадкой, заменяющей балкон.

Дрозд сбился с шага. Это было слишком. Слишком похоже на кусок старого дома, в котором они когда-то жили всей семьёй. Даже колонка, вон, самым невозможным образом торчала прямо из основной крыши.

Отец повёл их через главный вход, в бархатистую темноту, по крутой винтовой лестнице – наверх, к белому небу, сеющему на город снежную пудру, по засыпанной песком, чтоб не скользить, тропинке, между высокими трубами и зарослями антенн. Щёлкнул замок, тёплая волна прихлынула к вошедшим и мягко толкнула дверь; лился свет из трёх открытых проёмов: кухня и две комнаты, да, квартира была спланирована точно так же.

В ближней комнате умиротворённо журчал двенадцатый вальс Шопена. Из кухни донёсся голос – мамин:

– Родной, это ты?

Отец выдохнул, встряхнул плечами и обернулся.

Слёзы стояли в его глазах, и что-то переключилось у Дрозда внутри, высвобождая тихий вопрос:

– Что это за место?

Прежде чем ответить, отец отнёс пакет с яблоками маме – видимо, она собиралась печь шарлотку – и что-то негромко сказал ей. Вернувшись, провёл гостей в комнату с Шопеном и пригласил устраиваться на низком диване, который умилённо скрипнул, когда Дрозд уложил на него спящего мальчика.

Ваня никак не мог согреться. И проснуться тоже не мог, хотя мотал головой и слабо сучил ногами, будто боролся с кем-то.

– Это место… – начал отец, присаживаясь на табурет в углу, и тут же сбился, почесал висок, махнул рукой – такие знакомые жесты… – Я долго добирался сюда. Бродил тенью по разным мирам. Ты, наверное, уже видел некоторые из них… Да, ты должен был их видеть, иначе не оказался бы здесь.

Он очень тщательно подбирал слова и словно надеялся, что сейчас Дрозд перехватит у него инициативу, станет говорить о своих скитаниях, но Дрозд ждал продолжения и старался ничем не выдать вновь подкравшейся тревоги.

– Не знаю, сколько времени прошло у вас. – Отец посмотрел на него и попытался улыбнуться. – Ты возмужал…

– Три года, – быстро ответил Дрозд. – Три года с тех пор, как ты исчез.

– Вот как… Мне казалось, что это тянулось не одну вечность – а рассказать в итоге и нечего. Был просто путь… хотя у пути всё-таки есть направление, даже если идёшь наугад, а я просто шатался – как будто ветром носило. И почти ничего не видел, до того как попал сюда.

Он сделал круг по комнате и, заложив руки за спину, встал у окна. За окном набирала обороты непогода – лихая, центрифужная завируха. А деликатный Шопен, струившийся из потёртого DVD-проигрывателя на полке, иссяк и уступил очередь чему-то очень знакомому – мощному, раскатистому вальсу, который сразу потребовал много пространства.

«Полночь». Дрозд узнал её за секунду до того, как началась та самая, мрачная и беспощадная часть, где били, как гром, часы, век за веком повествуя о рассеявшихся чарах и разбитой мечте.

– Зачем? – Хотелось заткнуть уши. – Зачем ты опять это слушаешь? Совсем как…

Отец извлёк из кармана керамическую фигурку.

Синего каменного дрозда.

– Она не лопнет, не бойся. Здесь – не лопнет. В этом слое такого не бывает. – Он погладил птицу и поставил её на подоконник. – Сначала я не понимал. Долго летал, невидимый, над улицами, наблюдал за прохожими… А потом разобрался.

– Где мы?

– Это место, где всё всегда складывается хорошо. Где всё так, как должно быть. Некоторые верят, что это легендарное Сердце Криптопоса, откуда никто не возвращается. Что именно здесь, а не на Поверхности – настоящее начало всего, такое, каким было задумано… Не знаю, как это получается, я всего лишь человек и не в силах постичь… Но мир – он в силах. Он видит, в чём действительно нуждаются люди, и устраивает так, чтобы всё сошлось и сбылось, понимаешь? – Отец не сразу заметил, как понемногу возвысил голос. – Потому что это возможно. У мира есть потенциал, чтобы осчастливить всех, не навредив никому, и здесь это работает!

Если бы у него были крылья, в этот миг он непременно расправил бы их и на волне воодушевлённости взлетел под потолок. Но вдруг он запнулся, спустился с небес и закрыл глаза с таким видом, будто собирался сознаться в ужасном преступлении:

– И мне захотелось жить. Жить здесь. И когда желание стало невыносимым, я почувствовал, что начинаю воплощаться. А дальше… Здесь каждый имеет право на свой уголок, который обустраивает как его душе угодно. Мне отвели это место, и я построил квартиру, точь-в-точь как нашу старую, помнишь? А потом придумал тебя и маму. – Он светло улыбнулся сквозь слёзы. – Я очень хотел вновь увидеть тебя пятилетним. Ты тогда уже меньше бегал за мамой и больше – за мной. И был ну совсем… пацанёнком. Счастливым.

Дрозд прерывисто вдохнул и приложил ладонь к ледяной Ваниной щеке.

«Ты не родился таким! У меня тоже есть память, я помню!»

– Он сейчас спит за стенкой, – обречённо прошептал отец. Он уже не пытался сдержать своих чувств, крупные капли текли