Солитариус - Елена Пя

– Покажи, – глухо сказала она, и узкие ладони, лежащие поверх пледа, сжались в кулаки. – Покажи мне, что у тебя ещё есть надежда. Хоть что-нибудь! Луч солнца. Или цветок на обочине. Или пусть кто-то весёлый пробежит мимо или проедет на велосипеде, а он посмотрит вслед и улыбнётся… Так не должно быть, Ваня. Я сижу здесь уже не знаю сколько, но не видела ни одной живой души! Если ты сам в себя не веришь… Если ты…

Но тут она замолчала, удивлённо моргая и комкая плед. Произошло странное. Старик остался на прежнем месте, никто не промчался мимо, не заставил его встрепенуться, и развалюха не преобразилась в уютный домик, зато на пороге её, где только что витала пустота, сидел ещё один человек. Старая женщина в клетчатой юбке и пуховой шали, с плетёной корзиной на коленях. Дрозд не разглядел всего издалека: его косматое и длинноногое воображаемое будущее заслоняло собой новую героиню немой сцены, – но он был почти уверен, что уже сталкивался с этой женщиной и знает, что за цветы – белые и синие – лежат у неё в корзинке.

– Кто это? – спросила Вася с недоверием в голосе. – Как она появилась? Откуда пришла, с той стороны дома?

Он никогда не видел, чтобы Вася плакала. То есть всякое, конечно, случалось, но эта гордая девчонка всегда убегала от всех подальше, стоило первым слезам навернуться на её глаза; Дрозду же оставалось только смущаться и досадовать, что друг из него получается какой-то бесполезный. И вот наконец-то представилась возможность проявить себя, но он вдруг оцепенел. Застыл, как статуя, смотрел и не мог пошевелить даже пальцем.

– Замечательно! – холодно произнесла Вася, игнорируя всё, что творилось у неё на лице. – Два старых идиота встретились на закате жизни, чтобы повздыхать об упущенном счастье. Очень утешает.

Дрозда кольнула иголочка тревоги.

– С чего ты так решила?

– С того, что она сидит как чужая. Не очень похоже, что они вместе состарились. Почему она даже не обнимет его, не возьмёт за руку?

Дрозд выпрямился и сказал напрямик, как думал:

– У меня на такое пока не хватает смелости. Это же не от меня одного зависит.

Вася растерялась. Честное слово, растерялась, и минут десять они провели в полной тишине. Пространство вокруг старика расчистилось от осколков, из щелей между ступенями ветхого крыльца осторожно, словно на разведку, полезли жёлтые одуванчики; сорванная с петель дверь бесшумно встала точно в проём.

И солнце выглянуло – и под его обволакивающим сиянием Дрозд почувствовал, как чудовищно устал. Не вспомнив, когда спал в последний раз, он вновь прислонился головой к подлокотнику и прикрыл глаза. Стало легко и спокойно. Золотая пыльца искрилась между сомкнутыми веками, и чьи-то бережные пальцы, перебрав его волосы, скользнули по скуле.

– Ваня… Мне пора домой. А потом на учёбу ехать. Ты не мог бы меня перенести?

Его вытряхнуло из полусна как пыль из потёртого коврика.

Он машинально дотронулся до того места, где только что ощущал прикосновение, и неловко улыбнулся:

– Я всё провалил, да?

И в следующую секунду чуть не грохнулся на землю, потому что Вася резко отъехала в сторону, развернула к нему своё кресло и, вскинув подбородок, возмутилась:

– Дурак, ты на экзамене, что ли? – Это была прежняя Вася, сердитая и милосердная. – Это я провалю сессию, если не вернусь вовремя! Не смогу провести с родными новогодние праздники – ты будешь виноват, учти.

Дрозд подскочил и поспешно взялся за ручки коляски. Потом обернулся через плечо на двух стариков, которые всё так же сидели на крыльце, как вдруг вспомнил: ведь всё началось с того, что он хотел сказать спасибо. За цветы. За науку. За то, что она разглядела в нём что-то более значимое, чем глупые пятьдесят рублей.

Но подойти к крыльцу сейчас он не мог.

– Для начала неплохо. – Вася тоже обернулась. – Но до идеала далеко, предстоит много работы…

Тут она посмотрела на Дрозда снизу вверх и то ли разрешила, то ли попросила:

– Пусть она обнимет его. А потом отправимся.

Эпилог

Когда он пришёл в себя, везде была вода. Вернее, он лежал под водой, задержав дыхание; ни в чём не повинные лёгкие его били тревогу и сдуру пытались сбежать через перехваченное горло; от неожиданности он дёрнулся, распахнул глаза, сделал вдох… Рука взметнулась вверх, нащупывая скользкий край ванны, и Дрозд с мучительным кашлем и шумными брызгами вынырнул на поверхность. В обоих смыслах.

Он долго сидел, спрятав голову под полотенцем, потом натянул одежду, протёр футболкой запотевшие очки, устроил их у себя на переносице и уставился в мокрый кафель, имитирующий мраморную плитку. Тёмные прожилки вились по стене, похожие не то на трещины, не то на разводы туши, и где-то под потолком они сплетались в узор, напоминающий развесистое дерево, а на керамическом бордюре цвели белые лотосы.

Трещины, ветви, корни…

Поймав себя на том, что тянет время, Дрозд шагнул к двери и повернул защёлку.

– Мама? Мам, я дома!

На него налетели из-за угла и чуть его не задушили. Щёку и кончик носа защекотали наэлектризованные – видимо, после шерстяной шапки – светлые волосы.

– Идиот! – Вася, живая и здоровая, уже на ногах, ударила его кулаком по спине, не переставая сжимать в объятиях до катастрофической нехватки воздуха. – Ну почему ты такой идиот?

– Извини…

– Пять дней прошло! Я думала, ты вернёшься сразу после меня, и позвонила твоей маме, но она сказала, что ты до сих пор… и я сразу к вам… Чем ты там ещё занимался, бессовестный?

– Извини, – повторил Дрозд, высвобождаясь, пока дышать не стало окончательно нечем. – Много чего нужно было сделать. А я долго не мог вспомнить, куда закинул ту коробку…

– Ты из-за меня, да? Решил, что я злюсь? – Вася яростно вытерла лицо рукавом и опустила глаза. – Да куда же я от тебя денусь? Даже в будущем: сидишь себе, понимаешь, на обочине с жалкими цветочками, в которые всю душу вложила, грустишь, люди мимо проходят – и вдруг он. Как нарочно… Знаешь, а я специально велела Ване повесить на стену тот рисунок. «Он поёт в дождь, когда другие молчат», – так твой папа сказал…

Дрозд заморгал, смутно припоминая: «Нужная птица… Имя вот только грустное. Солитариус… Но зато как красиво. Нравится? Ну-ка, дунь вот сюда, в отверстие…»

Эхо давно прозвучавших слов свернулось в блестящую жемчужину и скользнуло по невидимой нитке куда-то в глубину, в Память. Для Вани.

Дрозд погладил