Солитариус - Елена Пя

кабинет осторожно заглядывала Вася: она, конечно же, изводилась, ждала за дверью и теперь ломала голову, каким образом друг умудрился незаметно проскользнуть мимо. Мальчик обернулся на её прикосновение – и вспомнил:

– Вася! – и отыскал глазами Дрозда, одновременно с тем, как на фоне окна раскрылся узкий, никому, кроме них двоих, не видимый проход. – Твоя Вася! – уточнил Ваня, решив, что сейчас они запутаются. Подпрыгнул, махнул рукой. – Найди её, вдруг она заблудилась? До свидания!

Взрослые обступили его, допытываясь, что за фокусы он устраивает сегодня, и только старый охранник, с подозрением косясь на Дрозда, качнулся к нему, сделал полшага – но они уже таяли, уже не могли дотронуться до того, кто не принадлежал их миру; из тёмного проёма повеяло осенней сыростью, под башмаками захлюпало…

– До свидания.

Дрозд решительно развернулся и пошёл прочь, моргая и морща переносицу.

Приграничье плавало в сумерках, как в глубоком заливе, где невысокие дома, слившиеся в неуклюжие серые массивы, напоминали останки затонувших кораблей и мутную синеву над ними вспарывали обломанные мачты подъёмных кранов, а деревья вдоль дороги, призрачные, как на картинах импрессионистов, мягко дышали и колыхались, словно коралловые колонии. Зажигались один за другим фонари, и сквозь голые ветви казалось, что это стаи светящихся рыб. Или гирлянды, развешанные по случаю большого подводного праздника.

Найти Васю. Пока не поздно.

Но возле заброшенной трамвайной остановки Дрозда окликнули по имени, и, обернувшись, он увидел рыжего парня, того самого, что встретился ему на днях в торговом центре. Насквозь, как снаряд, протаранило узнавание: детство, квартира в Приграничье, та, в которой жили и встретили свой конец глиняные печник с синим дроздом и которую пришлось продать; почтенная седовласая дама – соседка по площадке – и её суматошный внук… кажется, его звали Денисом… Да, точно, Денис. Весёлый и несчастный, как одноимённый античный бог. Его родители жили на Поверхности, ничего не знали о Криптопосе и считали мальчишку злостным выдумщиком, а его бабушку – выжившей из ума старухой. Вот только всем бы сохранять такую ясную голову, выживая из ума.

Дрозд смутился. Это ж надо было забыть… Впрочем, старый знакомый ничуть не обиделся и лишь отмахнулся в ответ на его невразумительные попытки объяснить давешнюю неприветливость.

– Слушай, тут такое дело… – замялся Денис, почёсывая затылок. – Я бабуле обещал веранду к дачному домику пристроить. Ну, то есть летом, само собой. Только я ж не Возводел ни разу – точно накосячу. Говорят, к этому надо готовиться заранее, по-особенному, ритуалы там всякие, если в первый раз… Поможешь? Ты-то в этом шаришь, я в курсе.

По его невиннейшим глазам сразу было понятно: помогать придётся не только советами насчёт подготовки, но и непосредственно, руками, исполняя роль опытного Мастера, который в случае чего подстрахует новичка. Хотя какой там опыт!

«Я не смогу, – привычно запаниковал мозг. – Он просто не знает… он сам потом пожалеет…»

– Если облажаюсь, бабуля ж меня съест! Ага, скажет, вот какая у нас пошла молодёжь испорченная! Три дощечки прибить не могут! Чёрт меня дёрнул ей пообещать… Выручишь, Вань, а?

«Это будет летом. До лета ещё много времени…»

И Дрозд с ужасом обнаружил две вещи: во-первых, что кивает, а во-вторых, что могучий и благодарный Денис уже трясёт его руку, собираясь, похоже, её оторвать. Непонятно зачем – наверное, чтобы создать перед самим собой какую-то видимость контроля – Дрозд вылепил на лице более-менее уверенное выражение и сказал, чуть запинаясь:

– Да. Конечно, это не вопрос… Только сейчас мне надо…

– А, понял! Да мне не срочно. Дай знать, когда найдёшь время, ага?

Вид у парня по-прежнему был лихорадочный и торопливый, и, уже продолжая путь вдоль утопленных в земле трамвайных рельсов, Дрозд подумал: надо сделать себе где-нибудь пометку и не забыть спросить у профессионала – то есть у тёти Нины, – что посоветовать этому бедолаге, чтобы он перестал для начала пожирать свою собственную энергию.

Потом мысли вернулись к Васе. И к старику, которого она взяла на своё попечение.

Да, пожалуй, именно таким Дрозд и представлял своё будущее последние три года. Сойти с ума и до конца жизни быть запертым в больничной палате, повторив участь отца, – эта перспектива пугала его, изредка вспарывая воображение, как ледяной нож, но по-настоящему он почему-то в неё не верил, словно не допускал, чтобы кто-то – пусть даже не по доброй воле, а в силу обязанностей – посчитал нужным заботиться о столь жалком придурке, как он, и вытирать этому придурку слюни.

Нет, Дрозд всегда видел другое…

Одинокий старый хрыч, тощий, неопрятный, с мутными глазами, на пороге полуразвалившейся конуры – назвать это хижиной или лачугой было бы бессовестной лестью, произнести которую не повернулся бы язык самого злостного подхалима. Не человек – тень человека. У разбитого корыта. Хотя нет, у корыта сидела старуха из сказки, и у неё-то как раз, помимо этой рухляди, имелось ещё много всего. Например, старик. Хороший старик, не то что Дрозд…

И осколки во дворе. На гипсовые статуэтки и художественную керамику уже не хватает ни вдохновения, ни зрения, ни ловкости пальцев, но простые глиняные горшки… Неужели он настолько упрям и толстокож, что не бросит попыток до конца своих дней, невзирая на страх перед разочарованиями?

А вокруг… Дрозд никогда не представлял, что должно быть вокруг: по-хорошему, сюда бы улицу, берёзу, забор, дома соседей, прозрачные силуэты многоэтажек вдали – но ничего этого не было. Только висело над головой небо, стояла метрах в пятнадцати от конуры старика инвалидная коляска, и в коляске, спиной к Дрозду, сидела девушка.

Он медленно подошёл, присел сбоку и сложил руки на ободе колеса.

Вася не пошевелилась.

– Неужели… – прошептала она, как будто почувствовала его приближение заранее и уже давно готовилась это сказать, – неужели ты ничего другого у себя в будущем не видишь?

Дрозд прислонился виском к подлокотнику кресла и промолчал.

– А как же Ванечка? Ты отвёл его домой? По-твоему, он такого заслуживает?

Щёки вспыхнули. Захотелось возразить, что конечно нет, такого не заслуживает никто, что теперь он прозрел, понял, каким был болваном, и готов исправиться. Но прозвучало бы… ладно б глупо – неестественно, как в плохой сказке, где герой преодолевает испытания, а потом всё меняется будто по волшебству, одним взмахом рукава.

– Прости.

Отчего-то казалось правильным, что извиняться нужно и перед Васей тоже. Это было не её Воображение и не её жизнь, но по тому, как пытливо она вглядывалась в задремавшего на пороге конуры старика, складывалось впечатление, что и для неё