Немезида ночного ангела - Брент Уикс

Его одежда выглядит дорогой, но потрепанной, словно он в ней же и спит. Сам он при этом больше похож не на свергнутого монарха и не на безумца, а на довольного собой ребенка, которому сошла с рук какая-то шалость. Его черные волосы всклокочены, но чисты, а лицо еще не успело исхудать от голода – видимо, он сбежал от своих сиделок совсем недавно.

Насколько я понимаю, бóльшую часть времени Дориан проводит в забытьи – сидит в каком-нибудь углу замка и не реагирует на внешний мир. Когда ему дают еду, он жует и глотает ее, а когда хочет в туалет, то подает знак и идет туда, куда его поведут, но на этом все.

Его проверяли самые разные чародеи и врачеватели, каких только смог найти Логан, и все они пришли к единодушному выводу – что бы ни происходило с Дорианом, он не притворяется. Кроме того, когда он ненадолго приходит в себя, то не пытается избежать ответственности за то, что натворил во время своего правления.

Будь у нас другой король – более жесткий или, наверное, более мудрый, – он бы его казнил.

Дориан – пророк, но все до сих пор спорят о том, что же это на самом деле значит.

Он отрастил длинную бороду. Смотрит на меня голубыми глазами-льдинками, которые уже становятся стеклянными и постепенно теряют фокус.

– Рад видеть, что ты в добром здравии, Дориан, – говорю я.

Он резко приходит в себя.

– Хочешь сказать, «в здравом уме»?

– Да, – признаю я. – С чем я опоздал?

Дориан переплетает пальцы и выкручивает их.

– На вид ты в очень хорошей форме, – произносит он. – Выглядишь во многих отношениях даже лучше, чем прежде…

– Издержки профессии. Я все время упражняюсь…

– …Если не считать твоих глаз.

Я стискиваю зубы.

– Ты из тех, кого война подкосила уже после того, как закончилась, не так ли? – не смутившись, продолжает он. – Но тебе нельзя ей поддаваться. Как же нам тебя расшевелить?

– Ты ведь пророк; наверняка уже что-нибудь придумал.

На секунду на лице Дориана появляется раздражение.

– Знаешь, я все никак не могу к этому привыкнуть. Все обращаются со мной так, будто я ничего не могу предложить миру, кроме самого обременительного из моих дарований. Будто я, Дориан, обладаю не множеством талантов, а всего одним. Я был целителем и королем, учился и в совершенстве овладел сложнейшими видами магии, но был низведен в глазах людей до безумного пророка.

– С чем я опоздал, Дориан? – вновь спрашиваю я.

– Расскажи мне о мальчике.

– О каком мальчике?

– О том, которого ты не убил.

– Ты думаешь, я настолько часто убиваю детей, что сразу пойму, о ком ты?

Он бесстрастно смотрит на меня.

– У меня не так много времени, Кайлар.

– Раз ты спрашиваешь, значит, уже все о нем знаешь.

– Нет, – говорит он. – Черный ка'кари застилает мой взор. Я не всегда тебя вижу. Многое пропускаю.

– Вот как. Наконец-то хорошие новости. Так ты говоришь, что одно надоедливое создание может скрыть меня от другого? Да уж, выходит, мне придется облачиться в плащ из комаров, чтобы спрятаться от роя пчел.

– Почему ты не убил мальчика?

– Нервы сдали, – говорю я.

Он щурится, разглядывает меня, словно гадает, не вру ли я.

– Я знаю, что дал маху. Дорого мне это будет стоить?

Дориан отводит взгляд и смотрит вдаль. Мне не понять, ушел он в себя или еще со мной, и я как раз собираюсь спросить, когда он отвечает:

– Быть может, лучше спасти одного ребенка, чем спасти целый мир.

– Целый мир? Всего-то? – спрашиваю я. – Ну ничего себе. И все ради какого-то уличного пацана! Какая же в нем силища!

– Помнится, ты тоже когда-то был «каким-то уличным пацаном».

– Знаешь, в чем главная беда всех пророчеств, Дориан? – спрашиваю я, закипая.

– Немного знаю, – сухо отвечает он. – Но, прошу, просвети меня.

– Главная беда всех пророчеств – пророки.

– О, зачем же так абстрактно? Ты хочешь сказать, что беда моих пророчеств – я сам. И да, несомненно, доверия я не оправдываю, – отвечает Дориан. Но в его голосе не слышно ни кротости, ни раскаяния.

– Нет, нет, нет, – отвечаю я. – Я не об этом. Дело в людях: они считают, что пророк – всего лишь сосуд для послания, что он не изменяет его и не пытается направить события так, как ему вздумается. Но, Дориан, я видел, как ты поступаешь, когда получаешь знание, недоступное другим. Ты знал, что Логан жив, когда соблазнял Дженин. Ты позволил скорбящей невесте думать, что ее супруг погиб, потому что захотел жениться на ней сам. Не спорю, творить добро ты тоже иногда пытаешься, и все же ты – последний, кому я доверил бы «тайные знания».

Дориан смотрит на меня, приопустив веки.

– Мои прегрешения мешают мне донести послание. Да. Именно это я только что и сказал. Ты обвиняешь меня в том, в чем я уже сознался.

Ой.

– Тогда зачем ты пришел? Решил помочь Мамочке К? Ты явно что-то задумал и собираешься втянуть меня в дело, которым я заниматься не хочу.

Человека, которого однажды почитали как бога, окутывает невыразимая печаль. Он говорит:

– Нет, Кайлар. Все мое могущество бессильно. Я нужен моему сыну.

Я замечаю в его словах странность.

– Сыну? Ты нужен только одному?

– Только один у меня и есть. Спроси Ви, если до сих пор не понял. У меня нет времени объяснять. Хотя бы в этом Дженин и я согласны – нашему сыну нужна наша помощь, но мы не можем его спасти. Я знаю, что все наши усилия будут напрасны, однако не попытаться мы не можем.

– И поэтому ты втянешь в эту историю меня, – говорю я.

В его глазах вспыхивает гнев, и он медленно, словно обращаясь к полнейшему кретину, проговаривает:

– Нет, ибо тогда получится, что моя сила что-то изменила. А я уже сказал: это невозможно. Ты вообще не желаешь меня слушать, да?

Я собираюсь ответить, но Дориан перебивает меня и говорит:

– Позволь, я попробую объяснить иначе: ты когда-нибудь играл в лузы?

– Конечно, играл. – Гладкий стол, шары из слоновой кости, длинная палка и, как ни странно, лузы, в которые эти шары нужно загонять. – Как по мне – очередное азартное развлечение для знати.

– А теперь представь, что вместо предсказуемой партии и одинаковых условий ты играешь шарами разных размеров, не знаешь, сколько участвует игроков и даже