Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Маати медленно кивнул. Ота видел, что поэт пытается справиться с овладевшим им чувством, но с каким именно, понять не мог. Это могла быть глубокая затаенная печаль, могла быть злость или даже радость.

А потом Маати задал вопрос, которого Ота страшился уже много лет.

– Что произошло на самом деле? – тихо, почти шепотом спросил поэт. – В ту ночь, когда умер Хешай-кво? Как все было? Ты просто ушел? Ушел и забрал с собой Мадж? Это ты… ты убил его?

Ота вспомнил, как шнур впивался в его ладони, как Мадж отказалась и он все сделал сам. Эти несколько мгновений преследовали его годами.

– Он знал, что его ждет, – сказал Ота. – И знал, что это необходимо. Останься он жив, все стало бы во много раз хуже. Хешай был прав, когда тебя отговаривал. Хай Сарайкета натравил бы андата на Гальт, и тогда погибли бы тысячи ни в чем не повинных людей. А ты до конца жизни носил бы ярмо душегуба, сидел бы в пыточном ящике, как Хешай все те годы. Хешай все понимал и ждал, когда я это сделаю.

– И ты это сделал.

– Да.

Поэт молчал. Ота, почувствовав слабость в коленях, сел, но у него достало сил продолжить:

– Худший поступок в моей жизни. Мучает меня по ночам. Даже теперь, бывает, снится. Хешай был хорошим человеком, но он создал Бессемянного…

– Бессемянный был только частью Хешая. Как и все они. Ничем другим они и не могут быть. Хешай ненавидел себя, и Бессемянный был связан с этой ненавистью.

– Мы все порой себя ненавидим, но не все платят за это кровью, – сказал Ота. – Ты знаешь, чем все кончится, если об этом станет известно. Убийство хая блекнет рядом с убийством поэта.

Маати медленно кивнул. И продолжал кивать, когда заговорил:

– Я спросил не от имени дая-кво, а от своего. Когда Хешай-кво умер, Бессемянный… исчез. Я был с ним тогда. Был там. Он спрашивал, если бы ты совершил чудовищное преступление, подобное тому, что он сотворил с Мадж, простил бы я тебя? И я ответил, что простил бы. Я простил бы тебя, но не его. Потому что…

Маати умолк, и его глаза стали черными как уголь.

– Почему? – спросил Ота.

– Потому что я любил тебя, а его – нет. И он сказал: как жаль, что любовь важнее справедливости. И еще он сказал, что ты простил меня. Это были его последние слова.

– Простил тебя?

– За Лиат. За то, что я увел ее у тебя.

– Что ж, думаю, он сказал правду, – сказал Ота. – Я был зол на тебя. Но где-то в душе почувствовал… облегчение, что ли.

– Почему?

– Потому что я ее не любил. Думал, что любил, хотел, чтобы это было правдой, и она была прекрасной любовницей. Она мне нравилась, я ее уважал. Иногда желал ее так сильно – просто с ума сходил. И этого было достаточно, чтобы ошибиться и принять вожделение за любовь. Но не помню, чтобы сильно страдал или долго вспоминал. Иногда даже радовался: вы вдвоем должны заботиться друг о друге, а я избавлен от таких хлопот.

– Перед нашим расставанием, когда Хешай-кво был еще жив… ты сказал, что не доверяешь мне.

– Да, – подтвердил Ота, – я помню.

– А теперь сам захотел со мной встретиться и рассказал все это. Рассказал, хотя я сдал тебя хаю. Позволил мне сюда прийти, увидеть, где ты скрываешься. Притом что знаешь: если я скажу хоть слово определенным людям, а я таких знаю с полсотни, тебя вместе с сообщниками убьют еще до заката. То есть, похоже, сейчас ты мне доверяешь.

– Доверяю, – без колебаний сказал Ота.

– Почему?

Ота задумался. В последние дни его разум терзали тысячи мыслей и вопросов – грызли, визжали, не давали покоя. Мысль о том, чтобы встретиться с Маати, была естественной и очевидной, а ведь если посмотреть со стороны, в прошлом они действительно предавали друг друга. В своем сердце он ни на миг не усомнился, что поступает правильно.

В воздухе чувствовалось напряжение, Ота понимал, что просто сказать «не знаю» будет недостаточно.

– Потому что, – наконец заговорил он, – на моей памяти ты всегда поступал правильно. Даже когда твои поступки причиняли мне боль.

С удивлением он увидел, как на щеках Маати заблестели слезы.

– Спасибо, Ота-кво, – сказал поэт.

И тут в тоннеле за стеной кто-то закричал, послышался топот. Маати вытер рукавом глаза. Ота встал, сердце учащенно заколотилось. Голоса звучали громче, но не было слышно лязга клинков – скорее похоже на склоку у торговой лавки на уличном перекрестке, нежели на схватку с противником.

Ота вышел из домика, Маати последовал за ним. У подножия лестницы стояла группа мужчин, они что-то горячо обсуждали и при этом активно жестикулировали. Ота заметил в центре компании Киян, она хмурилась и быстро говорила. От группы отделился Амиит и направился к Оте.

– Что случилось?

– Плохие новости, Ота-кво. Даая Ваунеги призвал Совет принять решение, и его поддержало достаточно семей.

У Оты упало сердце.

– Утром они должны решить, – продолжил Амиит. – И если семьи, поддержавшие Адру Ваунеги сейчас, выступят за его семью и в ходе голосования, на рассвете он станет хаем Мати.

– И что потом? – спросил Маати.

– А потом мы сбежим, – ответил Ота, – так незаметно, быстро и далеко, как только сможем, и будем надеяться, что он никогда нас не найдет.

Солнце миновало наивысшую точку своего пути и начало медленный и долгий спуск к темноте.

Идаан нарядилась в одежды цвета серо-синих сумерек, убрала волосы назад и закрепила зажимами из серебра и лунного камня.

На галерее было полно людей, в воздухе смешивались запахи пота и духов. Идаан стояла возле перил и смотрела вниз, в зал. Паркетный пол истоптан сапогами, свободных мест за столами и возле каменных стен нет. Время тихих переговоров в коридорах и чайных осталось позади, теперь все происходит здесь.

Голоса сливались, шумели, как ветер. Идаан чувствовала давление чужих глаз – мужчины внизу то и дело поглядывали наверх, на ее галерее представители торговых Домов косились в ее сторону, а с верхней галереи таращились представители низших сословий.

Она женщина, и ей не дадут слово на Совете. Но она может заявить о себе своим присутствием.

За кафедрой выступал Гхия Ваунани.

– Почему мы принимаем мудрость этих людей на веру? – вопрошал он, сопровождая свои слова ритмичными ударами ладони по кафедре; Идаан даже казалось, что она видит собравшуюся в уголках его рта пену. – Почему Дома утхайема согласны,