Дети, сотканные ветром. Часть 3 - Артём Ерёмин

После весеннего тепла коридор башни вызывал мурашки по всему телу. Только вступив на шаткий пол подъёмника, Лев вспомнил, что не имеет понятия, как сообщить Кагорте о своём прибытии. Вероятно, Каспар знал о таких сложностях. В кабинке не было ни рычагов, ни слуховых трубок.

— Прошу простить за беспокойства, госпожа! Каспар велел отнести вам грамоту о моём обучении!

«Пусть и ключнику достанется от потревоженной Главы», — замыслил месть трубочист.

Подъёмник оставался недвижим. Тогда Лев поклонился на всякий случай, и механизм заскрипел, отправляя его на самую вершину.

По залу носились заблудившиеся пичужки. Они залетели в открытые настежь окна. Изменение жилища и мастерской Кагорты ошарашило Льва, сам он готовился к обычной мрачности.

Зал освещался хитроумным расположением зеркал — солнечный свет попадал через люк в крыше и ломаным путём обтекал все забитые стеллажи, верстаки с блестящим оборудованием и алхимические столы, застеленные паутиной. Народная молва права, Кагорта с пренебрежением относится к волхованию.

Громкой поступью на трубочиста выдвинулся неожиданный гость верхнего этажа. Чучело, постоялец корпуса Ветра, поднял руки, преграждая путь Льву.

— Стою, стою, — примирительно сказал Лев. Необычный автоматон всегда вызывал в нём непонятные чувства. — Ничего плохого у меня в мыслях нет.

Чучело услужливо указал на ноги Льва.

— А-а! — догадался мальчик. — Извини.

На сапогах трубочист принёс солидную порцию весенней грязи, часть которой к недовольству человекоподобного механизма осталась на разноцветном плетении ковра.

— Я бы не злила его, — донеслось замечание хозяйки.

Лев, сойдя с ковра, пробрался на голос Кагорты. Та сидела под лучами солнца на кушетке у телескопа. На невысоком столике ветерок игрался с пачкой распечатанных конвертов.

— Не правда ли, занимательный образец зодческой мысли? — Кагорта кивнула за спину Льва, где замер Чучело. — Каждый год беру его к себе: меняю сервомасло, латаю износившиеся сочленения. И испытываю на разные чары. Умели же раньше зодчие, а теперича всё их мастерство и воображение сошлось в конвейерных поделках, управлением, которых осилят даже детишки.

Чучело уставилось неживым лицом на Кагорту, а та смотрела на него словно на человека.

— Хотелось бы открыть тайны, которые запечатал в своё творение неизвестный мастер. Не удивлюсь, если он однажды начнёт писать похабные стишки по примеру виршеплёта Завирушки. Или же вздумает крушить всё, что попадёт под руку. Не зря я держу его подальше от всех.

Лев хотел напомнить Кагорте, что подвал, куда она упрятала Чучело, населяют два десятка вьюнов, но старуха глянула на него так, что его мысли спутались.

— Вижу, Каспар отправил тебя ко мне с намерением, будто твой приход развлечёт меня. Ведь когда-то он боялся имя называть моё. В первое время с Каспара, его связей и не общепринятых наклонностей был толк. Нынче клыки его затупились. Так бывает, когда людишки обрастают корнями и жирком. У них появляются негодные мыслишки, будто рука, что их кормит, захирела, дабы крепко держать плеть… Так с чем пожаловал?

Лев неловко помял в руках свёрток. Сама бумага показалась ему дешёвой и жухлой на ощупь. Обидно, что на такой грамоте содержится итог долгих месяцев его мучений.

— Ага, Бор что-то болтал о завершении твоего обучения.

— Нужна ваша подпись, госпожа.

Кагорта указала неуверенному трубочисту на стопку писем на столике, ожидающей своей очереди. Руки у неё занимала тонкая лента бумаги, прочитать которую помешало появление трубочиста. Лев положил грамоту на столик и, так как иных приказов не последовало, замер у стены.

— Говорят, бумага стерпит всё, — огорчённо выдохнула Кагорта, прочитав послание в какой раз. — Как же воняет трусостью этот клочок. Почерк на нём принадлежит богатейшему человеку. Куда бы он ни заявился, перед ним тут же выстилают дорожку из лести и подхалимства.

Запиской Кагорта забила свою изящную трубку и плавным движением вытащила из широкого рукава пламя. Буквально голое дрожащее пламя. Как будто сорванный со свечи огонёк всё это время грелся в просторном балахоне и ждал своего выхода. Старуха запалила им трубку, подождала, пока записка истлеет, и глубоко затянулась.

— М-да, чистая трусость, — посмаковав дым, сказала Кагорта. — Без налёта каких-либо хитросплетений.

Глянув на Льва, старуха довольно оскалилась.

— Эй, что за порицание на твоём лице? Вы с Бабой Ярой недаром прижились под одной крышей. Она раз за разом наставляла меня в том, что нельзя из каждой вещи тянуть чувства. Твердила, что неприлично залезать к другому человеку в голову в поисках скрытых намерений. Сама-то она в то время походила на открытую книгу. Вычитывать мысли из её чар, словно встать навстречу лавине чувств. И она не чуралась этого ни в бою, ни в деле, ни в любви… и ненависти. Да, моя подруга была такой до того… до того, как покинула Собор. Скажи, трубочист, она говорит ещё обо мне?

Лев нервно сглотнул, живо перебирая в голове нужные слова:

— Говорила, что вы, госпожа, защитите меня. То есть защитите тех, кого примите за стены башни.

— Защита неразумных детишек — это то, ради чего создавался нами Собор. Мы вдохнули в пустые руины жизнь, выстроили на её основании сильную организацию, которой и царь не указ. Равенство и свобода мысли Трезубца вызывают зуд у многих дворцовых интриганов. Как же мы обожали их злить! Антонина своей неуёмной любовью вдохновляла нас каждый день. Но она ушла, а за ней Фока. И я осталась в одиночку бороться за наши общие идеалы. Как думаешь, справедливо?!

— Не знаю, госпожа.

— Она посылает тебя сюда для защиты. Взваливает труд, который уже не осилит или же боится. Это справедливо?

Кагорта настойчиво выжимала изо Льва ответ, и мальчик искал тот, что не обидит её:

— Госпожа, моя мама учила меня, что справедливость для каждого своя.

— Мудрая женщина,