Кондитер Ивана Грозного 2 - Павел Смолин

Глава 8

— Показывай, Гелий Далматович, — велел сотник.

«Ристалище» для тренировок у нас в поместье есть: огороженная жердями околокруглая просторная арена. Рядом, у частокола, чтобы нечаянно кого не задеть, соломенные чучела для тренировок стрельбы из лука. Чтобы жизнь медом не казалась не только вынужденному учиться защищать себя мне, я прописал работникам двухчасовые тренировки с луком дважды в неделю. Ежели придут враги, будем все вместе со стен отстреливаться.

На нас с «тренером» укрепленные войлоком, специально для тренировок пошитые тегиляи, поверх которых старенькие — парадный доспех-то жалко — защитные элементы, от панциря до наручей. Удары палок через такую снарягу совсем не чувствуются.

Только что сотник показал мне простенькое «комбо» на три удара — начинаем сверху, затем, перенаправляя инерцию, добавляем справа, а в конце — слева. Связка призвана «перефехтовать» вчерашнего крестьянина, а еще развивает нужные мышцы. Как ни маши палкою, а все одно на пользу пойдет!

Я «показал», а Дмитрий конечно отбил все удары, с каждым стуком не забывая добавлять: «Добро́», после чего велел:

— Давай быстрее теперь.

Я попытался, получив очередную порцию «Добро».

— Быстрее!

И еще раз. И еще раз. И…

— Быстрее не получится, Дмитрий.

— Добро́! — не смутило сотника и это. — Давай теперича другому приёму учиться, а потом попробуем оба сразу повторить…

Спустя два часа тренировки я пропотел как мышь, запыхался и ощущал нытье мышц во всем теле. Одышка беспокоит меньше всего — я же «легкоатлет», по утрам бегать не переставал, но сил у меня, как бы грустно это признавать не было, маловато. Ничего, за годик наращу «раму» и научусь размахивать своим полуторником аки перышком.

Данила уехал сегодня утром и увез с собой мое письмо Государю. Начиналось оно, ясное дело, с «пишет тебе верный холоп твой…». Содержало благодарность за подарки и извинения за то, что не написал сразу. В качестве объяснения этого вполне чистосердечные предположения того, что у Царя и без моей скромной персоны «головняков» всех уровней хватает. Далее — благодарность за понимание моего желания «стоять наособицу» от уважаемых людей Руси. Сигнал — плачу за такое сторицей, и дальше собираюсь делать так же, ежели трогать меня не будут. Чисто утилитарным письмо в эти времена быть попросту не может, поэтому я не поскупился на четыре заполненных убористым почерком листочка бумаги, расписав на них свои мысли о Руси, людях ее населяющих — здесь с персоналиями, описал всех знакомых, коих счел этого достойными — и, по просьбе Данилы, высказал свои кровожадные измышления по поводу степняков.

Не думаю, что они на что-то повлияют: просто при Дворе, как рассказал Дворецкий, имеется «лобби» уважаемых людей со схожими взглядами. Да, решение очень грязное, очень кровавое, но иначе Русь будет еще пару веков страдать от разбойничьих набегов. Не абстрактная Русь, а конкретные люди, чьи жизни оказались разрушены ублюдочными беспредельщиками, которые к ведущим более высокоразвитый, оседлый образ жизни, относится исключительно как к скоту. Здесь только десятикратную плату кровью взымать за каждую попытку поживиться чем-нибудь на Руси. Не за идею татары на Русь суются, а денег заработать, и если риски станут несоразмерны потенциальной выгоде, в массе своей перестанут.

Действующую политику Кремль традиционно менять быстро не любит. Есть в этом и плюсы, и минусы — Русь уже сейчас большая, ежели ее метафорический курс часто менять, полетят за борт жители ее, не справившись со скоростью перемен. Сейчас Иван Васильевич вроде как стабилизировал Астраханское направление, и честно будет бумажки соблюдать до последнего. Вот тогда, когда проявит марионеточный хан свою гнилую сущность, может и сработает давление сторонников решительных мер. В любом случае не шибко моя проблема сие — Русь в любом случае выживет и продолжит извечный цикл от «оскудения» к очередному пику силы, а я, как и прежде, буду стараться улучшать жизнь людей, не пытаясь взваливать на себя стратегические решения — нос до них не дорос.

Середина марта, снег с полей почти сошел. Сейчас отмерзнет верхний слой почвы, немного прогреется, и начнем пахать. Прежде всего — аккуратный огненный «пал», который пожжет сухую после зимы траву, превратив ее в удобрения. После первичной вспашки случится боронение, которое «сгребет» много выживших сорняков и их корней. После по полям будут прогнаны работники с задачей собрать как можно больше той же сорной травы. Что можно, уйдет на корм скоту, что нельзя — в компост. Хорошо, что можно почти всё! Далее — еще одна вспашка, еще боронение, и еще одна охота за сорняками. После — подкормка землицы удобрениями и еще одна, финальная вспашка. Целина все-таки, а поля нам здесь сажать многие годы, поэтому лучше по полной использовать доступные мне ресурсы.

На строительство рва и вала Данила обещал прислать мне бригаду рабочих. Куски земли пожирнее, из заливаемых речушкой по весне илом мест, не поленимся перенести на те же поля. Жить мужикам придется в палатках, но в преддверии теплого времени года это не страшно: все равно не раньше начала апреля приедут.

В последний день Данилиного визита в гости заглянул батюшка игумен. Он в Москву к Митрополиту на поклон еще в декабре успел съездить, и слова мои о «скудных годах» передал. Их же я на всякий случай, опять-таки по просьбе Данилы Романовича, в письме Царю изложил. Знает он о «пророчестве» давненько уже, но из чужих уст слышанное — одно, а моею рукой писанное — другое. Ходили в гости в монастырь и мы, на службу — нравится атмосфера местного храма Даниле, прямо благостно ему в нем.

Посад нынче радуется — удовлетворив собственные «печные» нужды, мы развернули кампанию по построению в многодетных семьях «голландок с плитами». «Многодетные» здесь — от шести деток, и таких примерно треть посада. Чистая, незамутненная благотворительность, заниматься которой, по моему убеждению, должен каждый успешный человек.

Уехал Данила в сделанных для него по спецзаказу валенках. Подошва утолщенная, сверху — золоченые «нашлепки» с фамильным гербом Захарьиных. Инкрустированы драгоценными каменьями и подбиты лучшим из имеющихся соболиным мехом. Семьдесят полновесных рублей, и это еще по-божески, как «своему», почти по себестоимости.

По пути домой, где я ополоснусь и переоденусь, я миновал новую,