Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

товары; в студеную зиму на улицах Мати не прекращалась жизнь. Маати видел даже торговцев, которые по протоптанным тропинкам перемещались от дома к дому, для удобства обвязав башмаки сетями из кожаных ремней.

Он слышал громкие голоса горожан, и лай собак, и приглушенный скрип цепей, и стук подъемного моста о стену башни.

Этот город не имел ничего общего с тем, который знал Маати, но и в нем была своя красота. Мрачная красота и беспощадное небо над ней. Но Маати мог представить, как иной горожанин хвалится, что устроил себе здесь вполне достойную жизнь.

И только медные купола над кузнями не были покрыты снегом – огонь в горнах не склонялся даже перед самой суровой зимой.

Дорогу к дворцу хая Мати погонщик выбрал по землям, прежде принадлежавшим семейству Ваунеги. Из-под снега, словно обломки зубов, выступали обрушившиеся стены. Маати даже показалось, что в некоторых местах на камне сохранились пятна копоти. Трупы, конечно, давно убрали. Дом Ваунеги пал. Оставшиеся в живых рассеялись по миру; если хватит ума, они уже никому не откроют свое настоящее имя.

Маати бросило в дрожь, и на этот раз не от холода. Ота-кво дал согласие на расправу, потому что так было нужно, так было необходимо. По крайней мере, Маати старался себя в этом убедить. Он не видел других вариантов, и все же ему было не по себе, когда он смотрел на эти заснеженные руины.

Он поднялся по пологому скату к снежным дверям и вошел в покои Господина вестей, знакомые ему еще с лета. Там снял верхний плащ, и его провели в комнату, где слуги хая составляли расписание аудиенций. Пиюн Си, главный помощник Господина вестей, принял приветственную позу.

– Ваше возвращение – большая радость для нас, – сказал он. – Хай предупредил, что нам следует вас ожидать. Но он полагал, что вы прибудете несколько раньше.

Воздух в рабочих покоях был теплым, но дыхание все равно превращалось в пар. За время, проведенное в пути, представления поэта о холоде и тепле претерпели некоторые изменения.

– Дорога оказалась длиннее, чем я рассчитывал, – сказал Маати.

– У высочайшего сейчас встречи, его нельзя беспокоить, но он оставил нам указания касательно вашего размещения…

Маати почувствовал укол разочарования. Конечно, наивно было ожидать, что Ота-кво встретит его лично, и все же поэт в глубине души надеялся на это.

– Уверен, мне подойдет любое жилье, которые вы решите предоставить, – сказал Маати.

– Можешь не беспокоиться, Пиюн Ся, – прозвучал женский голос у них за спиной. – Я сама размещу гостя.

За прошедшие месяцы Киян ничуть не изменилась. Черные с седыми прядями волосы были собраны в простой узел на затылке, что не очень вязалось с дорогими одеждами хайской жены. И в улыбке не было ни вежливой отстраненности, ни фальшивой радости, обычных для придворных интриганов.

Киян обняла поэта. Ее волосы пахли лавандовым маслом. Глядя на женщину, которая теперь занимала очень высокое положение и, несомненно, обладала большой властью, Маати все равно с легкостью представил, как она обнимает дорогих гостей у себя на постоялом дворе или дружески общается на рынке с фермерами, пекарями и мясниками.

Впрочем, возможно, это была всего лишь его надежда на то, что есть в мире вещи, остающиеся неизменными.

– У тебя усталый вид, – заметила Киян, когда они спускались по длинной лестнице с истертыми гранитными ступенями. – Как долго ты был в пути?

– Попрощался с даем-кво накануне Ночи свечей, – ответил Маати.

– Все еще одеваешься как поэт, – мягко произнесла Киян.

Маати понял: она знает.

– Дай-кво согласился с предложением Семая. Мое отстранение считается формальным, при условии, что я не появляюсь на церемониях в мантии поэта. Также мне запрещены проживание в доме поэта и даже малейшие намеки на то, что я каким-то образом представляю дая-кво.

– А Семай?

– Похоже, Семай получил несколько писем с упреками. Но худшее досталось мне. Так было проще, да и я перенес это куда легче, чем в молодости.

Дверь, ведущая с лестницы, была открыта. Они спустились ниже уровня улиц; даже посреди зимы в освещенном свечами тоннеле было почти тепло. Изо рта здесь не вырывались облачка пара.

– Жаль, что так вышло, – сказала Киян. – Тебе приходится страдать из-за того, что поступил правильно. Это несправедливо.

– Я не страдаю, – заверил ее Маати. – Во всяком случае, куда больше страдал, пока пользовался милостью дая-кво. Статус поэта не дает ничего, с чем мне было бы жаль расстаться.

Киян тихо рассмеялась.

Широкий коридор тонул в золотистом свете. Сводчатый потолок был выложен отражающей свет плиткой; казалось, в воздухе висит золотая пыльца. Издалека эхом доносилась песня, слова смазывались и терялись. Вскоре к голосам присоединилась мелодия, и чудилось, это сами боги музицируют под землей.

Маати сбился с шага и остановился. Киян обернулась и проследила за взглядом поэта.

– Зимний хор, – произнесла она с ноткой благоговения. – Зимой многие томятся без дела. С наступлением холодов и темноты музыка становится для людей спасительной.

– Это прекрасно, – сказал Маати. – Я знал о существовании тоннелей, но…

– Другой город, – вздохнула Киян. – Представляешь, каково мне? Я почти ничего о нем не знала, прежде чем стала женой хая, а теперь помогаю всем этим управлять.

Они пошли дальше. Их разговор сопровождала тихая мелодия.

– Как он? – спросил Маати.

– Без дела не сидит. – Киян грустно улыбнулась. – Так много работает, что вечером от усталости валится с ног, а вставать приходится рано. Каждый день, кроме тысячи важных дел, тысяча бессмысленных церемоний, отнимающих драгоценное время. Конечно, это его страшно бесит. А еще он злится оттого, что не смог тебя встретить. Хорошо хоть я подоспела. Пытаюсь как-то помогать, решаю его личные вопросы, пока он заботится о том, чтобы в городе не воцарился хаос.

– Думаю, город и без него способен по инерции протянуть какое-то время, – сказал Маати.

– Жизнь хая – это почти сплошная политика, – с отвращением произнесла Киян.

Они прошли через широкие ворота и оказались в огромном подземном зале. Сонмище фонарей заливало все вокруг белым светом. Мужчины, женщины, дети – все занимались какими-то своими делами, их голоса напоминали рокот мелкой речки.

Маати приметил нищего, который пел, поставив у ног лакированную шкатулку для милостыни. Потом – продавца воды с тележкой и другого, который торговал рисом с рыбой в промасленных бумажных кульках. Всё как на улице или в огромном павильоне под каменным куполом.

– Проводить тебя в твои покои? – предложила Киян. – Или желаешь перекусить? Тут зимой не ахти какое разнообразие свежих продуктов, но я знаю повариху, которая готовит вкуснейшую ячменную похлебку.

– Киян… могу я взглянуть на ребенка?

Она