Унесённые временем - Геннадий Петрович Авласенко

– Что?! – вскочив с лавки, Санька бросилась к старику. – Кто ночевал у вас вчера?

– Бандурист слепой, – прошамкал старик, с некоторым даже удивлением поглядывая на чрезмерно возбуждённую Саньку. – И поводырь-мальчонка при нём, немного тебя старше. Тоже одет дивно, не по-нашему… портки и обувка весьма с твоими схожие…

– Мальчонку как звали? – Санька едва не задохнулась от охватившего её волнения. – Не Иваном ли?

Старик задумался.

– Кажись слепец так поводыря своего и кликал: Ванюшкой…

– Когда они ушли? Куда?!

Санька уже почти кричала.

– Того не ведаю, – вздохнул старик. – Раненько ушли, светать только начинало. А куда – про то мне не сказывали, а сам я проследить никак не мог. Ноженьки вот не ходят совсем, не встаю я с полатей, с самой весны почти не встаю. Может, Аксинья чего видела…

– Аксинья?!

Выбежав во двор, Санька сразу же остановилась в нерешительности. Вокруг было так темно, что даже на расстоянии вытянутой руки трудно было хоть что-либо разглядеть. Куда бежать, где искать Феофана и эту самую Аксинью?

– Феофан! – негромко выкрикнула Санька и тут же замолчала, прислушиваясь.

Но никто ей так и не отозвался.

– Феофан! – уже куда громче крикнула Санька, тщетно борясь с подступающей к горлу паникой. – Ты где?!

Она снова замолчала и вновь ответом ей была лишь полная, звенящая какая-то тишина.

– Феофан! – что есть силы заорала Санька, уже рыдая в голос и совершенно себя не контролируя. – Феофан!

– Ну, чего причитаешь? – послышался откуда-то сбоку такой знакомый рокочущий бас. – Испугалась, что брошу?

– Феофан!

Бросившись к монаху, Санька уткнулась зарёванным лицом ему в плечо.

– Я зову, зову… – жалобно лепетала она сквозь слёзы, – зову, а ты… а тебя…

– Ну, будет, будет! Тут я, видишь… не ушёл никуда…

В голосе Феофана сквозило явственное смущение, и чуткое ухо Саньки тут же это смущение уловило.

– Ты где был?! – уже не жалобно, а, скорее, требовательно проговорила она, отстраняясь от монаха. – Сказал, что за соломой, а сам…

– За соломой и ходили, – всё также смущённо проговорил Феофан. – Темно только… вот и заплутали немного…

– И где же она, твоя солома?

– У меня!

Санька машинально оглянулась на голос. Женщина по имени Аксинья уже подходила к ним, и в руках у неё действительно была ладная охапка соломы.

– В избу идите! – бросила она, проходя мимо. – Спать пора!

– Ты иди, – не глядя на женщину, проговорил Феофан. – Мы, это… немного погодя…

Ничего на это не отвечая, женщина, то ли хмыкнула, то ли фыркнула насмешливо, и, хлопнув дверью, скрылась в избе. А Санька и Феофан некоторое время стояли молча.

– Ты, это… – кашлянув, начал Феофан, – ты только не думай ничего такого…

А Санька и не думала. То есть, до этого самого момента не думала, а вот теперь взяла да и подумала.

И на этот раз даже не удивилась таким, «почти взрослым» своим мыслям. Просто приняла их, как нечто, само собой разумеющееся…

А ещё почувствовала вдруг по отношению к этой самой Аксиньи, не то, чтобы укол ревности, но некое его подобие, что ли…

Этого ещё не хватало!

– Ты, это… – вновь начал Феофан, но Санька тут же его перебила.

– Не понимаю, зачем врать было?! – проговорила она дрожащим, скорее от негодования, нежели от обиды, голосом.

– Врать? – удивлённо переспросил Феофан. – В чём моё враньё?

– Зарок давал! Перед иконой святой! – неожиданно даже для себя самой выпалила Санька прямо в лицо Феофану. – Десятый год блюду! А сам… эх, ты, святоша! И вообще, дай пройти!

И, оттолкнув монаха в сторону, бросилась в избу.

И там только, взглянув мельком на плешивую голову старика на полатях, вспомнила, зачем, собственно, на улицу выбегала.

– Скажи, – бросилась она к Аксинье, – кто у вас ночевал вчера?

Аксинья в это время заканчивала старательно разравнивать солому у стены. Расслышав вопрос, она поднялась с колен, тщательно отряхнула юбку и лишь после этого повернулась в сторону Саньки.

– Феофан где?

Ответить Санька не успела, ибо в это самое время монах сам вошёл в избу. Даже не вошёл, втиснулся как-то боком, да так и остался стоять у порога.

– Вот, подстелила вам… – проговорила Аксинья, подходя к монаху почти вплотную и едва не касаясь его тугой своей грудью. – Тебе и парнишку твоему… должно хватить… Али, может, ещё выйдем во двор за соломкой?

– Благодарствую, хватит и этой, – отозвался Феофан, стараясь при этом не смотреть ни на Аксинью, ни на Саньку.

– Кто у вас вчера ночевал? – не выдержав, заорала Санька. – Неужели так трудно ответить!

– Не ори, не дома! – крикнула в ответ Аксинья. – Ишь, разорался!

И, замолчав, с каким-то недобрым любопытством уставилась на Саньку.

– А ить ты не парнишка, – проговорила она медленно и тоже с какой-то плохо скрытой враждебностью. – Девка ты переодетая… что, раскусила?

И, переведя взгляд на Феофана, всё ещё растерянно топтавшегося у порога, добавила с ещё большей враждебностью в голосе:

– Ай да монах! Ай да хват!

Обогнув Феофана, Аксинья подошла к двери, распахнула её настежь.

– А ну, пошли вон! Оба!

– Как это? – всё ещё ничего не понимая, проговорила Санька. – Куда это?

– Вон с моей избы! И чтоб духу вашего…

Санька растерянно взглянула на Феофана, но тот лишь вздохнул и, подхватив с пола свою котомку, молча шагнул в темноту летней ночи. И Саньке ничего другого не оставалось, как броситься следом.

Некоторое время они шли молча по пустой, словно вымершей деревушке. Ни огонька в избах, ни даже собачьего лая…

– Простите, пожалуйста! – не выдержав, наконец, тягостного этого молчания, проговорила Санька. – Это из-за меня всё!

– Ничего, Санька! – беззлобно и даже с какой-то грустью проговорил Феофан, не останавливаясь. Потом он помолчал немного и добавил, всё так же беззлобно: – Это я сам во всём виноват!

Заночевали они в скирде прошлогодней соломы на самой окраине деревни. И это был не самый плохой вариант ночлега… во всяком случае, Санька нашла его куда более комфортным, нежели предполагаемая ночёвка на глиняном (а скорее даже, земляном) полу в той затхлой, тесной избёнке, где, скорее всего, в изобилии плодятся клопы и тараканы, а старик на полатях, возможно, ещё и оглушительно храпит но ночам. А что кряхтит и ворочается ежеминутно – это уж, как пить дать!

Впрочем, представляя мысленно все эти ночлежные ужасы и всячески охаивая столь негостеприимную к ним избу Аксиньи, Санька, возможно, просто утешала себя, выдавая желаемое за действительное. Ибо, что ни говори, а не очень приятно быть выставленным за дверь поздним вечером…

Зарывшись в солому по самую шею, Санька почему-то долго не могла уснуть, хоть ноги ныли, а глаза буквально