Дневник времён заразы - Яцек Пекара

— Вино нельзя лить как попало, будто это вода или дешевое пиво, — пояснил он, видя мой удивленный взгляд. — А это мозельское уже восьмой год выдерживается и набирает благородства.

— Ну так проверим, насколько оно облагородилось, — сказал я.

Мы подняли сосуды, настоятель попробовал и причмокнул, а затем отпил крошечный глоточек и растер напиток языком по нёбу. Я же выпил свою порцию залпом, потому что меня все время неистово мучила жажда из-за этой душной, солнечной погоды.

— Профан, — пробормотал настоятель с укором в голосе. — Тебе не мешает, Мордимер, что ты глотаешь жизнь со слишком большой жадностью, вместо того чтобы спокойно ее смаковать?

— Это еще что за намеки? — Я нахмурил брови и покачал головой.

— Иногда я исповедую и шлюх, так что случалось, что та или иная упоминала о тебе, — пояснил он.

— Ну хорошо, Густав, не будем попусту мусолить эту, уверяю тебя, смертельно скучную тему. Позволь, я лучше исповедаюсь тебе в том, с какой бедой я к тебе пришел.

Он развел руками.

— Я к твоим услугам. В том числе и в отношении настоящей святой исповеди, к которой я бы тебя сердечно призывал.

Я лишь скривил губы, ибо такие люди, как инквизиторы, не нуждаются в посредничестве священников, когда рассказывают Богу о своих грехах. Для нас, которых Бог поставил так высоко, как только можно поставить человека, не кажется правильным, чтобы мы делились своей жизнью со священниками и еще позволяли им нас оценивать или предписывать нам раскаяние или покаяние.

— В твоей церкви за последнюю неделю не случилось ли чего-нибудь необычного? — спросил я.

— Необычного? — Он улыбнулся. — Кроме того, что я из притвора выгоняю совокупляющиеся парочки, что скорее обычно, чем необычно, и кроме того, что какой-то пьяница упал на семисвечник и поломал мне свечи, ничего более необычного не припомню.

Я кивнул.

— И к тебе не приходили другие инквизиторы?

Он пожал плечами.

— Хо-хо, я уже месяц никого из вас в глаза не видел. — Он внимательно на меня посмотрел. — А к чему эти вопросы?

— Мне донесли, что некая преступная рука подлила яд в кропильницу в твоей церкви.

Вебер нахмурил брови, а затем глубоко наклонился над столом. Костяшки его пальцев побелели.

— Что это за странные вопросы? Что это за фокусы? — спросил он злым, сдавленным голосом.

— Ничего против тебя! — искренне и быстро воскликнул я. — Я скорее пытаюсь убедиться, что имею дело с лживыми обвинениями в отношении одного человека.

— Его обвинили в том, что он отравил святую воду? — уже спокойно спросил настоятель. — Уверяю тебя, что если даже такое гнусное преступление где-то и произошло, то не в моей церкви, по крайней мере, я ничего об этом не знаю. А ведь… — Он пожал плечами. — Кто бы мог знать, как не я?

Я кивнул.

— Я так и предполагал. Значит, никто из прихожан ни умер, ни упал в обморок в церкви, и тебе ни о чем подобном не сообщали?

Он скривил губы.

— К сожалению, я не принадлежу к числу златоустых проповедников, которые умеют так говорить с верующими, что, особенно дамы, кричат и падают в обморок во время проповеди, — заметил он тоном, который, по-видимому, по замыслу должен был быть ироничным, но неожиданно стал удрученным.

Я кивнул.

— Скажи мне еще на милость, раз уж ты живешь здесь столько лет, что знаешь гораздо больше меня о всяких людях и делах. Связан ли мастер Кноппе как-то с аптекарями? С цехом? С кем-нибудь из них?

Священник мгновение иронично на меня смотрел.

— Прошу, прошу, мастер Маддердин собирает сведения о собственном товарище. Нехорошо, Мордимер.

— Если бы Кноппе был в городе, я бы ему самому задал этот вопрос, — холодным тоном ответил я. — Но он уехал в Кобленц. Так что нет никакой тайны в том, что я об этом спрашиваю. Можешь ему повторить, когда он вернется.

— Что ты намерен мне предложить за ответ? — с улыбкой спросил он.

Я вздохнул, потому что можно было ожидать подобной торговли.

— А чего бы ты хотел? — спросил я.

— Небольшую услугу в будущем?

— Пусть будет так, — согласился я. — Но только если твоя информация мне на что-нибудь пригодится.

— Разумеется. — Он кивнул. — Тогда слушай теперь внимательно: любимая племянница мастера Кноппе — жена аптекаря Вольфа. Кноппе даже был крестным отцом их ребенка.

Я покачал головой.

— Они с ума посходили, — сказал я.

— Объяснишь мне, что происходит?

— По секрету?

Он приложил руку к груди.

— Как на исповеди.

Кратко, но в то же время исчерпывающе, как это у меня в обычае и что является свойством умов, острых, как клинок меча, я описал Веберу всю известную мне историю аптекаря Баума. Он выслушал ее внимательно, после чего покачал головой.

— Нехорошо, — подытожил он.

— Конечно, нехорошо, — без труда согласился я. — Я не люблю, когда авторитет Святого Официума втягивают в плетение мелких, подлых интриг в личных интересах.

Я был действительно недоволен, а может, даже лучше сказать, разгневан, и не собирался этого скрывать.

— Так что ты намерен делать?

— Даст Бог, ничего. Или, вернее, почти ничего, — ответил я. — Бауму я посоветую сидеть тише воды, ниже травы и не жаловаться, и, Боже упаси, не искать возмещения, потому что он может только всех разозлить своей наглостью. А Кноппе, когда он вернется, я вежливо напомню, что Инквизиция не служит для запугивания людей, которые хотели бы составить конкуренцию его свояку. И надеюсь, что на этом дело и закончится.

Он с пониманием кивнул и налил нам вина в кружки.

— Ты заметил, как ужасно в последнее время кашляют люди? С каждым днем как будто хуже, — сменил он тему.

— Трудно не заметить. — Я пожал плечами. — Вчера даже наш палач был едва в сознании во время допроса, а вечером я узнал, что он умер…

— Боже мой. — Вебер перекрестился.

— А ты сам знаешь, какой это был дюжий малый, — закончил я.

— Лишь бы из этого какого-нибудь несчастья не вышло. — Настоятель покачал головой.

— Покашляют, покашляют и выкашляются. — Я махнул рукой.

— Поздней осенью или зимой — это я еще понимаю, — задумчиво продолжал мой хозяин. — У меня полцеркви кашляет, чихает, плюется, хрипит, задыхается и давится… Но летом? Скажу тебе, Мордимер, я такого не припомню. Вчера я ужинал с Грауэром, знаешь, с тем лекарем. Он сказал, что болезни приходят и уходят, и чтобы я беспокоился скорее о здоровье душ наших граждан, а не о состоянии их тел. Потому что с телами-то они, лекари, прекрасно справятся, если будет необходимо.

— Лекари, — фыркнул я. — Всегда думают,