Дневник времён заразы - Яцек Пекара

— Как императору, — добавил Вебер.

Он, конечно, имел в виду не ныне правящего, а его прадеда, покойного императора Людвига, которому медики прописали строгую диету, клизмы и кровопускание. Через неделю такого лечения император, который и без того был слабого здоровья, испустил дух (говорят, с тихой, спокойной покорностью). Однако эта смерть ничуть не изменила убеждения лекарей в том, что клизма и кровопускание являются панацеей от всех недугов и их стоит применять независимо от вида болезни. Пациенты также продолжали им в этом доверять.

Я остался на ранний обед у настоятеля, и как-то так он у нас затянулся до вечера за весьма приятной беседой и вином, которое подносила прекрасная Кинга.

— Иисус Мария! — наконец сказала девушка. — Это уже седьмая бутылка. Где вы, отец-настоятель и вы, мастер, все это в себе помещаете? — Она покачала головой, не столько возмущенная, сколько удивленная.

— Столько воды и конь бы не выпил, — заметил я. — Но с вином как-то совсем иначе.

— Она воспитывалась в монастыре, так откуда ей знать светскую жизнь, — объяснил ее Вебер, когда она уже вышла.

— По-разному бывает в монастырях, — осторожно заметил я.

Настоятель поднял руку.

— Думаешь, я слепой и глухой? Что я не слышу и не знаю, как некоторые монастыри превратили в бордели, где охочие молодые монахини за щедрую плату ублажают местную знать? — буркнул он. — Думаешь, я не знаю, что бывают настоятельницы, которые наживают состояние на разврате, а в их монастырях творятся непрекращающиеся оргии и гулянки?

— Мы оба знаем, что так бывает, — ответил я. — Но, как я понимаю, прежде чем отправить девушку, ты проверил, куда она попадает?

Он рассмеялся и поднял руку.

— О мой дорогой, никто не следит усерднее за своей подопечной, чем заботливый отец, а я считаю себя почти отцом этого осиротевшего дитя!

— Эта куколка давно уже превратилась в прекрасную бабочку, — констатировал я. — Так что будь осторожен, Густав, чтобы какой-нибудь злой, чужой человек не похитил ее и не приколол в своей коллекции.

Он вздохнул и взглянул, полны ли у нас кружки, убедился, что нет, и снова нам подлил.

— Что поделать, — грустно сказал он. — Дети всегда уплывают, как корабли из родного порта. Единственное, что мы можем сделать, — это так их снарядить, чтобы они уже без нашей опеки смогли защититься от штормов и пиратов. Ну и мы должны доверять их инстинкту и разуму…

Я поднял сосуд.

— Выпьем за это, Густав, — сказал я. — Пусть твоей Кинге сопутствует удача, и пусть она никогда не забудет, что именно тебе обязана счастливой судьбой.

Он широко улыбнулся и даже утер глаза рукавом, так тронули его мои слова. Действительно, в этом я был уверен, он заботился о девушке, но, несомненно, и изрядное количество выпитого сделало его сердце несколько более чувствительным, чем обычно.

Так или иначе, надо признать, я приятно провел время с настоятелем Густавом Вебером, а также убедился, что обвинения против аптекаря были высосаны из пальца. И к счастью, впрочем, потому что если бы они были правдивы, то, во-первых, мне пришлось бы заняться делом об отравлении, а у меня на это совсем не было желания. Во-вторых, говоря откровенно, я вполне полюбил Баума, и мне было бы просто по-человечески жаль, что я должен его погубить. А также я бы почувствовал себя разочарованным тем, что неверно оценил этого человека и не сразу разглядел в нем пылающее зло. Конечно, я бы ни на мгновение не усомнился, отправить ли его на костер или в котел с кипящим маслом (как обычно наказывали отравителей в нашей благословенной Империи), тем не менее, я был искренне рад, что мне не придется этого делать.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ДОКТОР ПУФФМЕЙСТЕР И ДОКТОР КРУММ

Последующие дни не принесли ничего нового. Обычно меня мучила утренняя жажда, вызванная, скорее всего, непрекращающейся жарой. А в такой зной и духоту, как июльский катаклизм солнечного пекла в Вейльбурге, трудно было найти себе подходящее место. Конечно, можно было бы запереться в подвале, но сколько человек выдержит взаперти, особенно когда обязанности не оставляют времени на праздность? Местом, где можно найти убежище от жары, были также церкви, но, к несчастью, все они в последние дни пользовались популярностью, которая мне не особенно нравилась. А именно, они привлекали огромное количество людей, больных кашлюхой. И именно эти кашляющие, чихающие и плюющиеся облюбовали храмы и в них просиживали, поочередно кашляя, чихая и плюя, и одновременно обсуждая с подобными себе то, как это кашлянье, чиханье и плевание утомительно и как бы им хотелось от него избавиться. Более того, на каждого, кто не кашлял, не чихал и не плевался, они смотрели с завистью и подозрением. В свою очередь, те, кто был совершенно здоров, собирались в своем углу, и было видно, что у них руки чешутся, чтобы вбить больным обратно в горло их кашлянье, чиханье и плевание. Рано или поздно, по моему мнению, было ясно, что из этого выйдет какая-нибудь ссора, какой-нибудь бунт, который закончится не только несколькими синяками или несколькими разбитыми головами, но и пролитой кровью. Ибо в наше время даже храмы, казалось, не обеспечивали должной защиты, и было видно с первого взгляда, что человеческая злоба не будет считаться ни с какими святынями…

Что ж, пока я лежал на кровати с закрытым окном, захлопнутыми ставнями и задернутыми шторами, потому что, пожалуй, это было лучше, чем впускать в комнату жар, пыхающий со двора.

— Магистр Маддердин, к вам пришли! — услышал я, как Хельция кричит снизу.

Наша хозяйка, старушка, казалось, была сгорблена от возраста и иссушена, словно скрюченное и наполовину увядшее дерево, но на самом деле у нее была сила капрала, обучающего новобранцев, и голос столь же зычный и пронзительный.

Я слез с кровати, открыл дверь и прошел несколько шагов к верху лестницы.

— Какие-то? Какие именно? — крикнул я.

— А почем я знаю, какие? — с обидой откликнулась она. — Говорят, доктора. Спускайтесь, а то я не буду глотку драть.

Доктора. Я понятия не имел, о каких докторах может идти речь и чего они от меня хотят. Что ж, нужно было тогда убедиться самому. Я спустился вниз и заглянул в вестибюль. Действительно, там ждали гости. Лекарей этих было двое. Один напоминал дородного и довольного городского голубя с блестящими перьями, который только что сытно пообедал зерном, рассыпанным на рыночной площади, второй