Муля не нервируй… Книга 7 - А. Фонд

— А ты не якут, что ли? — посмотрел я, глядя на его чёрные глаза.

— Нет, конечно, — возмутился он. — Да какой же я якут? Я из тунгусов. Мы в древние времена пришли сюда и завоевали Якутию. Мы всех их завоевали, и Колыму, берег Охотского моря…

Он гордо выпятил грудь. Я понял, что здесь свои какие-то межнациональные, межэтнические тёрки, и решил в это дело особо не вмешиваться.

— Но всё же, давай закругляться и возвращаться обратно. Снег пошёл, а нам ещё обратно возвращаться, в Москву.

— Ну, раз больше такого тут дела нету, давай возвращаться, — расстроенно вздохнул Егор, которому, конечно же, хотелось здесь ещё побыть. Дома ведь у него была работа, а здесь только пей, ешь, гуляй — не хочу. Старуха бегала, прислуживала, хоть и ворчала, но тем не менее выполняла всё, что ей говорили.

Я вернулся в тёмную избу. Старуха что-то там хлопотала возле печи, а детишки уже вылезли и зыркали на меня любопытными глазками. Ну вот, как с ними общаться, если они не знают русского языка?

Я присел перед девочкой. Перед сестрой своей. И сказал, показывая на себя:

— Муля. Муля.

Девочка посмотрела на меня вопросительно. Я ещё раз ткнул себя в грудь и медленно, по слогам, сказал:

— Му-ля. Му-ля.

— Мулья, — повторила девочка, коверкая слово.

— А ты кто? — я осторожно дотронулся до её руки, опять до своей. — Я — Муля. А ты кто?

— Аишка, — сказала девочка и засмеялась.

— Аишка, — повторил я, показывая на девочку.

— Да какая она Аишка! Анфиска она, — проворчала старуха. — Просто она ещё не может выучить.

— А как парнишку зовут? — наконец-то спросил я.

— Хомустаан. — Ответила старуха. — Алексей по-вашему.

— Ну, хорошо. А документы их где? Если их забирать, то надо же какие-то документы. Надо какую-то доверенность на то, что я не украл их, этих детей…

— Да куда там украл! Мы их в интернат передаём вообще через пятых-десятых, чужаков. Кто едет в город, через того и передаём. Кто там за них спрашивать будет? — отмахнулась старуха. — Заберёшь и так. Вот есть свидетельства о рождении, в сельсовете бумажки выписали. А больше-то ничего и нету.

Ну, хоть так.

Свидетельства оказались на якутском языке. Я вообще ничего не понял.

Через некоторое время мы собрались. Дети, умытые и одетые, видимо, в самую лучшую одежду, но которая, однако, выглядела довольно бедненько, сидели на тюках с мехами, нахохлившиеся, серьёзные, и испуганно смотрели по сторонам, глядя, как Егор готовит телегу.

Потом мы попрощались со старухой и выехали на дорогу по направлению к улусу.

Прощаясь, я заметил, как у неё блеснули слёзы в глазах. Но она гордая, отвернулась. Ну да, я её понимаю: детей она поднимала сколько лет, привыкла, привязалась к ним, а теперь остаётся здесь совсем одна, на всю вот эту огромную местность.

Но такова жизнь, увы…

Мы ехали по дороге, а я всё не мог расстаться с тяжкими мыслями, всё думал и думал. Дети посапывали, их окрестные пейзажи совершенно не впечатляли — они были привычными к красотам природы, их разморило от дороги.

Я же ехал и всё думал.

Правильно ли делаю я, забирая этих детей в Москву? Что их там ждёт? Смогут ли они адаптироваться? Но самое главное даже не дети — детская психика она-то может адаптироваться к любым условиям, и в любом случае проживание в московской комфортабельной квартире и обучение в лучших московских школах для них намного перспективнее, чем оставаться здесь, в этом забитом улусе. Даже не в улусе, а на выезде, в той фактории.

Больше всего меня беспокоила реакция Надежды Петровны. Вот, представляю на её месте себя: как бы я отреагировал, если бы моя супруга где-нибудь вернулась из другого региона, и оказалось, что у неё там семья, дети, и что мы прожили столько лет, и я даже об этом ни сном, ни духом? Представляю истерику Надежды Петровны.

Кроме того, я представляю реакцию и самого Адиякова. Ведь он стопроцентно знал о наличии этих детей, и он, очевидно, помогал им как-то… Хотя почему он не платил алименты, я тоже не пойму? Ну вот, как он мог их бросить? И когда вот эта женщина умерла, он даже не поинтересовался судьбой этих детей. Вот этого всего я совершенно не понимаю.

И если бы не абсолютное портретное сходство обоих ребятишек с Адияковым, я бы в жизни не поверил, что это его дети. И потому что он, по сути, к ним не относится никак.

Так имею ли я право вести этих детей в Москву? По сути, это как троянский конь для семьи Адияковых. Возможно, наличие этих детей разрушит их семью, я даже не знаю. Но с другой стороны, имею ли я право отказаться от этих детей, бросить их на произвол судьбы? По сути, кроме вот той чужой, неродной, как оказалось, старухи, у них больше здесь никого нет. А для меня они — родные. Точнее для Мули.

Сколько ещё протянет эта старуха? Якуты в это время умирают рано, они живут в ужасных климатических условиях, и поэтому организм старится намного быстрее, чем у их сверстников из средней полосы России. Поэтому старуха Акулина ещё немного поживёт, и всё. Что будет тогда с детьми? Да ничего хорошего. В лучшем случае они попадут в интернат. Но, насколько я понял, в это время ещё вопрос интернатами со стопроцентным охватом детей так остро не стоял, как в моё время, поэтому не факт, что у них вообще будет хоть какое-то образование.

Девочке уже около восьми лет, а она по-русски знает одно слово. Это что, разве нормально? Нет, ненормально. Как она будет дальше социализироваться?

В общем, таким вот нехитрым образом я себя уговорил и категорически решил: этих детей я в Москву таки отвезу. Отношения Адиякова и Надежды Петровны — это их личные отношения. Пусть как хотят, так и выясняют. Прецедент есть: дети есть. А то Адияков, смотри, какой молодец — сделал ребёнка той же Муллиной мамашке, оставил её… Ну, даже пусть не знал, но тем не менее сам уехал в Якутию. Здесь тоже самое: сделал двоих детей этой женщине, Клавдии,