Пересмешник на рассвете. Книга 2 - Дмитрий Геннадьевич Колодан

Клара потянулась и тут же поморщилась. Ощущения были не из приятных – будто ее искусали муравьи. Она уснула сидя, а в итоге у нее затекла шея, так что головы не повернуть. К тому же что-то мягкое, тяжелое и живое давило на колени. У нее на ногах устроилась толстая белая кошка с самым что ни на есть хозяйским видом, урча так, что, наверное, было слышно с улицы. Мерное тарахтение походило на звук работающего мотора. Стоило Кларе чуть пошевелиться, как кошка тут же проснулась и уставилась на нее с недовольным видом. Мол, как она посмела ее потревожить? К несчастью для кошки, Клара принадлежала к той редкой породе людей, на которых кошачий гипноз не действует. Пыльные улицы Лос-Франка кишмя кишели бродячими котами, и тут волей-неволей выучишь их трюки и уловки. На сердитый кошачий взгляд Клара ответила еще более сердитым, а переиграть ее в гляделки еще никому не удавалось. Кошка отвернулась, и Клара без малейших угрызений совести согнала ее.

– Дурной сон?

– Что?

Флип сгорбившись сидел в кресле с покатой спинкой. В руках – огрызок карандаша и четвертинка бумаги, на коленях – толстая бухгалтерская книга, которую он использовал вместо планшета. Вид у него был помятый, волосы топорщились, будто он очень долго и очень старательно взъерошивал их для надлежащего эффекта.

– Я спросил: тебе приснился дурной сон? У тебя было… хм… такое выражение лица, будто тебе снится кошмар. Я хотел тебя разбудить, но…

– А ты, значит, смотрел, как я сплю?

– Вроде того.

Клара смутилась и отвела взгляд. Разговаривать о снах ей не хотелось, тем более что она уже и забыла, что именно ей снилось. Помнила только, что во сне она куда-то падала… Сны про падения ей часто снились в детстве, а мать говорила, что это потому, что она растет во сне. Клара так и не поняла, какая тут может быть связь, а теперь и не спросишь.

– Я долго спала?

Флип пожал плечами.

– Не очень. Но… Честно говоря, я и сам немного задремал.

– Но я же не храпела? – напряглась Клара.

– Лично я ничего такого не слышал, – соврал Флип.

– Ага… – И Клара поспешила сменить тему: – Что ты пишешь?

Флип глянул на исчирканную листовку.

– Ах, это… Сложно сказать. Слова? Только слова – это не главное. На самом деле, они всего лишь оболочка, чтобы удержать… что-то еще. Они как чашка или бокал, но важна ведь не сама чашка, а то, что в нее налито.

Клара нахмурилась. Возможно, спросонья, но она плохо понимала, о чем он говорит.

– В одну и ту же чашку можно налить что угодно, – сказала она. – Можно какао, а можно и вино.

– Именно так, – просиял Флип. – Но что бы ты туда ни налила, оно примет форму чашки.

Клара запуталась еще больше.

– Так это стихи? – Она кивнула на листовку.

– Еще нет, – вздохнул Флип. – И уже да. Слышала поговорку, что внутри каждого камня заключена статуя, нужно только очистить ее от всего лишнего? И со словами то же самое: внутри каждого заключена поэма, миллионы поэм, на самом деле, я же просто пытаюсь их освободить.

– А зачем?

– То есть?

– Ну, какой в этом смысл? Для чего это нужно? – Заметив тень разочарования во взгляде, Клара поспешила пояснить: – Я просто пытаюсь понять.

Недосказанное «тебя» повисло в воздухе, как облачко сигаретного дыма. Флип уставился в некую точку над головой Клары и долго молчал, но она умела ждать. Когда же он вновь заговорил, его голос изменился: пропали извиняющиеся нотки, он зазвучал жестче и тверже и в то же время задрожал, как вибрирующая стальная струна.

– Понимаешь, мир – довольно жестокое и несправедливое место. В нем столько боли и слез, что можно захлебнуться и сойти с ума, и тогда останется один только выход: шагнуть в раскрытое окно или спустить курок у виска. Но в то же время он невероятно прекрасен: здесь есть и танец осеннего листа, и множество маленьких чудес, и дружба, и любовь. Мир тонет в этой красоте. Одно и другое – всё вместе, без какого-либо порядка, хаос. Но слова… У них есть власть. Они как фонарь в темном ночном лесу: помогают найти в этом хаосе тропинку.

– Куда? – спросила Клара.

– Смотря какие слова, – вздохнул Флип. – Но если слова правильные, они приведут туда, где боли будет чуточку меньше, а красоты немного больше… Да, это дорога без конца, но другого пути я не знаю.

Некоторое время Клара разглядывала свои длинные пальцы. И когда она заговорила, ее голос тоже переменился: в нем не было звенящей убежденности Флипа, а только лишь печаль.

– Моя мама тоже писала стихи. Что-то вроде того. У нас это называется ромали – такое двустишие, описывающее… Не знаю, как лучше объяснить. Застывший момент? Но там важна форма, не только значение, но и звучание слова…

Она наморщила нос, вспоминая строчки, которые не произносила вслух уже много лет и которые к тому же требовалось перевести:

– Так жарко, что цикада уснула на ветке платана. Маленькая лентяйка! Ох… По-катлински это, конечно, звучит совсем иначе.

Флип медленно кивнул.

– Мне нравится катлинский язык – он мягкий и певучий… Как это звучит по-катлински?

Клара прикрыла глаза и повторила «Маленькую лентяйку» на родном языке.

– Действительно, совсем иначе, – сказал Флип, когда она замолчала. – Слов я не понимаю, но… Даже если бы я не знал, про что это стихотворение, все равно можно догадаться, что оно про жару. В нем слышно летний зной. Это твоя мать написала?

Клара вздрогнула.

– Да. Одно из немногих ромали, которые я запомнила… У нее была тетрадь в красивом кожаном переплете, но потом… была война, и мы потеряли куда больше, чем какую-то тетрадь.

Флипу, к счастью, хватило такта промолчать.

– Больше она ничего не сочиняла, – продолжила Клара. – Она говорила, что не видит в этом смысла. Что все ее ромали – глупые игрушки, которые никому не нужны и никому не могут помочь. А потом она умерла.

Клара замолчала. Только сейчас эта мысль пришла к ней в голову, словно этот ночной разговор открыл ей глаза на вещи, которые она до сих пор отказывалась замечать. Клара вспомнила бледное, осунувшееся лицо матери, страшно похожее на череп, обтянутый сухой кожей, вспомнила ее пустой взгляд в потолок…

– Когда она перестала писать стихи, она умерла, – сказала Клара, глядя на Флипа, но будто бы сквозь него. И тут же вскинула голову, тряхнув рыжей челкой.

– Нет! Не так! Когда она умерла, то