Фантастика 2025-149 - Сергей Хардин

он снова изучал меня. Его взгляд был физически осязаемым, будто тончайшие щупальца касались моего лица, шеи, рук, считывая каждое микродвижение мышц, частоту дыхания, биение пульса в висках. Я чувствовал себя подопытным под стеклом в кабинете безумного ученого.

— Мураками-сама, — начал я, и мой голос прозвучал чуть грубее, чем я хотел. — Благодарю Вас за возможность быть выслушанным. Я понимаю, что мой визит — неслыханная наглость для человека со стороны.

Он молчал, только его глаза, эти два обсидиановых осколка, слегка сузились, давая мне понять, что я могу продолжать.

— Я пришёл к вам не с обвинениями, — продолжал я, вкладывая в слова всю подготовленную с Фудзиварой почтительность. — Я пришел как проситель, ищущий мудрости и справедливости у того, кто является их источником в этом городе.

Я медленно, без резких движений, достал из внутреннего кармана пиджака тонкий конверт. Положил его на край гигантского стола, на идеально отполированную поверхность темного дерева.

— На мою жизнь было совершено покушение, — голос мой окреп, и в нём зазвучали стальные нотки. Я не жаловался, но констатировал. — И в ходе своего скромного расследования я, к своему величайшему изумлению и огорчению, обнаружил, что следы ведут к человеку, носящему Вашу уважаемую фамилию.

Я отодвинул конверт кончиками пальцев точно к центру стола, на расстояние вытянутой руки главы клана.

— Я не смею делать выводов, как и не смею верить глазам своим. Возможно, это чудовищная провокация против меня. Или, что страшнее, — против Вас и Вашей семьи. Я принёс это Вам, потому что только Вы, Мураками-сама, имеете право и владеете мудростью разобраться в этом деле и вынести свой вердикт.

Я откинулся на спинку кресла, убрав руки с стола, демонстрируя полную открытость и отсутствие угрозы. Моя роль была сыграна, теперь — его ход.

Риота не двигался, и, казалось, даже не дышал. Затем его рука неспешно, как будто нехотя, потянулась к конверту. Он взял его, как берут ядовитую змею, у которой нужно отсечь голову.

Он вскрыл его ножом для бумаги, стилизованным под миниатюрную катану. Достал фотографии, и медленно разложил их на столе. Снимки, сделанные Кайто, были превосходного качества: не только сами лица, но и эмоции Кэдзуки и Амано отлично «читались».

Он просматривал снимки один за другим. Его лицо оставалось абсолютно непроницаемым. Ни тени удивления, ни вспышки гнева. Он изучал их, как археолог изучает древние черепки — с холодным, немного отстранённым интересом.

Затем он отложил фотографии, взял маленькую, ничем не примечательную флешку. Наклонился к своему компьютеру, в отличие от окружающих предметов интерьера, весьма современному. Вставил носитель, и его пальцы, несмотря на почтенный возраст, коснулись клавиатуры легко и уверенно.

На огромном мониторе перед ним включилось видео. Та самая запись со звуком, с голосом Амано, холодным и циничным, который и произнёс, что «непредсказуемость — это роскошь, которую ты не можешь себе позволить…».

Риота посмотрел ролик всего один раз. Он не перематывал его и не останавливал. И по мере того, как видео шло, в воздухе что-то менялось. Давление нарастало, а тишина из напряжённой стала гробовой.

Когда видео закончилось, он вынул флешку. Положил её поверх стопки фотографий, положил ровно и аккуратно.

И поднял на меня глаза, в которых не было ни ярости, ни возмущения. Там была бездонная, леденящая душу пустота. Пустота всепоглощающего разочарования, пустота человека, который знает цену предательству и которому снова, в который уже раз, поднесли на блюдечке его горькие плоды.

Его пальцы медленно и почти бесшумно постучали по дереву. Раз. Два. Три.

— Ты… — его голос, низкий и тихий, казалось, он рождается не в голосовых связках, а где-то глубоко в груди. — Ты проявил должное уважение.

Он сделал паузу, давая этим словам повиснуть в воздухе.

— И недюжинную глупость, — добавил он, голосом безэмоциональным, словно говорил о погоде. — Но… претензий к тебе… у меня нет.

Он откинулся в своем кресле, и оно тихо скрипнуло. Его взгляд уперся в меня с новой силой.

— Но, если хоть одна живая душа, — он произнёс это медленно, растягивая слова, вкладывая в каждый слог особый смысл, — узнает о том, что было в этом конверте… — он не закончил фразу. Он просто медленно и лениво провёл указательным пальцем поперёк своего горла. Жест был отточенным, древним, как сама идея убийства. — Смерть твоя будет лютой и долгой. Тебя не станет, и твоей собаки не станет. И женщина твоя исчезнет, надеюсь, ты понял меня, мальчик?

В его голосе не было злобы. Была лишь неопровержимая уверенность в том, что он говорит о непреложном законе природы. О том, что солнце встаёт на востоке, а предателей стирают в порошок.

Я молча кивнул. Сглотнуть было невозможно — горло пересохло наглухо.

— Теперь, — он махнул рукой, отводя взгляд к окну, будто я уже перестал существовать. — Убирайся с моих глаз.

Я поднялся. Не сказав ни слова, не поклонившись, я просто развернулся и пошел к выходу. Спиной я чувствовал его взгляд, впивающийся мне между лопаток. Он ждал, что я оглянусь, но я так и не обернулся.

Только когда дверь закрылась за мной, я позволил себе сделать глубокий вдох. Это было похоже на то, как будто меня выдернули из-под воды за секунду до того, как лёгкие наполнились бы ею окончательно.

Я прошёл по коридору, мимо того же бесстрастного охранника, и вышел на улицу. Ночной воздух ударил в лицо, такой прохладный и живительный. Я сделал ещё несколько глубоких вдохов, пытаясь привести в порядок мысли.

Он принял правду, и не убил меня на месте. Это была победа, может Пиррова, купленная такой ценой, но победа.

Я посмотрел на тёмное, усыпанное звездами небо Осаки. Где-то там, за этими огнями, Амано и Кэзуки ещё не знали, что на них уже опустилась тень дракона. А я стал тем, кто направил эту тень.

Я повернулся и зашагал прочь от тихого дома, чувствуя, как тяжесть содеянного навсегда ложится мне на плечи.

Я не помнил, как добрался до дома. Мои ноги, казалось, двигались сами по себе, ведомые древним инстинктом самосохранения, который требовал укрыться, спрятаться, исчезнуть. Улицы Осаки проплывали за окном такси как размытый, невнятный акварельный рисунок, вспышки неоновых вывесок, силуэты прохожих, бесконечные светофоры. Все это не имело ни формы, ни смысла. В ушах по-прежнему стояла оглушительная тишина кабинета Риоты, нарушаемая лишь скрипучим эхом его последних слов: «Убирайся с моих глаз».

Я механически расплатился